А по ту уже сторону, с парадного ее ходу, двор изрытый, земля переезженная, черная, жирная, мазутная, бочки мятые, цистерны ржавые, ворота нараспашку.
Склад. Горюче-смазочные материалы.
5
Сидел мужчина сбоку, на плите могильной, держал чурбак промеж ног, топором щепал ловко, а перед ним стоял знакомый нам комбайн, Коля-пенёк застыл у руля, глядел вдаль перевернутым глазом.
– Мы тебя на выставку пошлем, – говорил мужчина ответственно. – В Москве стоять будешь. «Труженик полей».
– Известное дело, – отвечал Коля, стекленея от важности. – Аккуратная ваша работа, дядя Паша. С присидливостью. Мне так не суметь.
– Я тебе правду скажу, – говорил мужчина. – Как я, никому не суметь. Мне и имя дали особое, не всякому и сгодится, – примитив.
– Чего это такое, дядя Паша?
– Примитив – он вроде лауреата. Чемпион по-нашему. Мастер своего дела.
– Тогда и я примитив, – сказал Коля. – Только по другой части.
– Мы все примитивы, – вякнул на подходе мой нетерпеливый друг. – Только не каждому это известно.
Обернулись. Нас оглядели прилипчиво.
– Дядя Паша, – попросился Коля-пенек. – Давай я их комбайном стопчу.
– Остынь, Коля, – посоветовал дядя Паша, рыластый да спинастый мужчина в рубахе распояской. – Эти ко мне.
– Ты почем знаешь?
– Да здесь все ко мне. Кто фигуры у меня поглядеть, кто в газету про меня написать.
Откашлялся. Горло прочистил. Рукой на сторону повел. Заговорил заученно:
– Здесь вы увидите только часть моих работ. Самые последние. Поглядите сюда.
Мы поглядели.
Стояли на могильной плите раскрашенные казаки на раскрашенных конях, длиннолицые и долгоносые, в фуражках, с винтовками за плечом, уздечки на руки намотаны.
– Этот, – пояснил, – в дозоре. Тот в засаде. А этот домой едет. Отвоевался.
– С чего вы взяли?
– Руки-то у него нету. Без руки много не навоюешь. Поглядите теперь на крышу.
Мы поглядели.
Торчала у карниза плашка здоровенная. Фигуры расположились в кружок. Глаза открыты. Рты разинуты. Шапки надвинуты. Щеки раскрашены. У каждого по одной руке, и та висит понизу.
– А эти, – говорю, – тоже отвоевались?
Кашлянул. Рукою повел.
– Заседание, – объяснил. – Комитета бедноты. Им другая рука ни к чему. Ветер дунет, они и проголосуют.
Подул ветер. Завертелась вертелка. Руки поднялись дружно. Глаза открыты. Рты разинуты. Шапки надвинуты. Одобряют, значит.
– Ах! – закудахтал мой друг. – Ах-ах! Какая творческая находка! Удача! Озарение! Откуда ни дунь, а они – единогласно. Продай, дядя!
– Вещь непродажная, – ответил польщенный. – Ее все хвалят. Это у меня талант, от деда-резчика. Дед по монастырям работал, в Лавру ездил.