– Не надо! – закричали мы хором.
– Рожу, рожу, – пообещалась. – Гад с гадом блудит, гад и будет. Недоношенный, некрещеный. Через плечо кину, под порогом закопаю, будет вам ужо кикимора на погибель.
Корчилась, изгилялась на свету, брюхом трясла непотребно:
– Свет моя дыра, дыра золотая: куда ж тебя дети? На живое мясо вздети...
И скоком, и прыгом, и топотом. Злость с похабелью!
Тут хлебом пахнуло. Ниоткуда вроде. Как заслонку приоткрыли у печи да взглянули мимоходом, не подгорает ли, а запах, как того и ждал, – густой, сытный, подовый, – понесло по избе, по двору, по полю, донесло до нас.
Встала баба. Осела. Оплыла к ногам. Лицом помягчела заметно. Слезы полила безмолвно.
– Был у нее друг, – пояснил мужичок, – Гришка Курчавый. Баламут, запивуха, пил до сшибачки. Пропил у нее избу, амбар, корову с хозяйством, в разор разорил да и укатил себе в город, к девке-свистушке. Бегала она к нему, он ее взашей вытолкал. Была на сносях: ребенка скинула.
– Дитятко мое... – завыла. – Живулечка нерожденная! С гуся вода, с живулечки худоба. Сороке тонеть, живулечке толстеть. Тому-сему кусочек, а живулечке – кузовочек...
– Это чего у нее на шее? – спросили мы осторожно.
– На осине давилась, – пояснил, – только удавки рвались. Сколько хвостов, столько и раз.
Заткнули заслонку.
Отсекло запах.
Баба опять раскорячилась, похужела лицом: бранчливая да драчливая.
– Пусть снимет, – засуматошились мы в припадке человеколюбия. – Пусть немедленно!
– Стану я вам, – бормотнула с матерком. – Вот я ужо отощаю, тогда и веревка сдержит. Вот я ужо напарюсь в бане, в лютых кореньях, тогда и получшею, девку-свистушку взашей погоню.
И зашипела – злобно, ненавистно, пакостно:
– В губы ее и в зубы, в кости и в пакости, в ум и разум, в волю и хотение, в тело белое, в печень черную, в кровь горячую, в жилы, полужилы и поджилки, чтобы ела она не заела, пила не запила, спала не заспала, чтобы опротивела она ему красотой, омерзела рожей...
Голова задрана. Шея набычена. Руки оттопырены. Глаза вытаращены. Волосы спутаны. Судорога по лицу.
– Так, – сказал мужичок. – С тобой всё. Черный глаз, прочь от нас!
Обмякала замедленно.
Выдыхала.
Подбоченивалась.
Переводила дух.
– Отшатнись, – сказала глумливо. – Погань придорожная...
И опять растопырилась нагло, захрипела назло нам, резко, грубо, срывисто:
– Бывалача гости, бывалача гости сидят да идут, сидят да идут, а теперича гости, а теперича гости по зашейной ждут, по зашейной ждут...
– Выключай! – приказал мужичок.
Я выключил.
– Включай!
Я включил.
Земля исходила паром.
Вялыми, блеклыми струями.