— Ну что? — говорил, открывая дверь, Сашин отец (кажется, он ему тесть). — Поглядываешь в окошко? Гляди, гляди! Тоже дело — не хуже других.
— Константин Артемьевич, — сухо отвечал Андрей. — Я не могу заниматься при электричестве. Я ловлю остатки дневного света.
— Лови, лови! — говорил тесть и хлопал дверью. Он не любил лукавства.
Завидев Сашу, Андрей выбегал на улицу без шинели, рискуя, что его заберут в комендатуру. Двор был скользкий: гололедица. Он бежал ей навстречу, сердитый и растрепанный.
Почему он сердился? По многим причинам. Она должна беречь ребенка. Это раз. Второе: если б она уходила по делу, по серьезному делу, он бы слова не сказал. Но она бегала по каким-то пустякам, — да, теперь это казалось ему пустяками: навещала подругу, шла в гости — к своей прежней учительнице или к старой тетке на другой конец города.
— Сколько у тебя знакомых? Оля, Коля, Воля, Толя, — спрашивал он со злостью. — Ты не смеешь, не смеешь — и все, — говорил он ей, когда они поднимались по лестнице. — Я боюсь, — говорил он на первом этаже.
На втором она оправдывалась. На третьем он говорил:
— Всех разгоню к чертям.
На четвертом у дверей они целовались, и возмущенный Константин Артемьевич, открывая им дверь, говорил:
— Кто тебя воспитывал, Саша? Это просто неприлично — целоваться на лестнице.
По вечерам Андрей и Саша придумывали имя своему будущему сыну.
— Борис! — говорила Саша.
— Борис? Через мой труп! Ты думаешь, я не понимаю, почему ты хочешь назвать его Борисом?
— Ничего подобного! — отвечала она.
— Ага! Однако поняла, о чем идет речь! — ликовал он, поймав ее на слове.
— Но я ведь тебе рассказывала: я была влюблена в Колю Лямина, в Козловского и еще в Толю Кириллова. Никакого Бориса ее было.
Помолчав, она робко говорила:
— А если девочка?
— О девочке и не заикайся!
— Ты нас вытолкаешь на улицу? — с любопытством спрашивала Саша.
— Ты сама не понимаешь, что говоришь! — уже громко возражал Андрей.
— Мать спит! — открывая дверь без стука и тоже очень громко говорил Константин Артемьевич.
— Я не сплю! — откликалась из соседней комнаты теща. — Но все устали, давайте спать!
Оттуда же, из-за двери, раздавалось фырканье, это фыркал Леша. Ему было тринадцать. У него были свои понятия о том, что такое любовь. Вообще говоря, он считал, что любви нет, но уж если, допустим, она есть, то это, конечно, не ночные вопли о том, как назвать какого-то младенца, который и на свет-то еще не родился.
Это была многолюдная семья. Кроме отца, матери и брата, у Саши были три тетки и сколько-то дядьев. Андрей никак не мог усвоить, сколько и чем они друг от друга отличаются.