Шли минуты, потом часы. Аня уснула на руках у чужого. Рядом с ней дремала собака.
Как это странно — оказаться тут в подвале и не сметь выйти. Да почему же не сметь? Аня останется с бабушкой и дедушкой, а она, Саша, выйдет: она не станет больше сидеть здесь и ждать.
И вдруг пол дрогнул под ногами. И погас свет. Как бывает ночью, когда молния, вспыхнув, все озарит, так блеснула тьма. Это почуяли даже спящие. Бомбоубежище наполнилось отчаянным женским криком. Заплакали дети. Саша услышала Анин голос:
— Мама! Мамочка!
— Аня! — крикнула Саша и слепо, отчаянно стала шарить руками по чужим лицам, плечам, спинам.
— Граждане! — сказал вдруг по радио ликующий голос. — Отбой! Опасность воздушного нападения миновала. Отбой!
В бомбоубежище вспыхнул свет. Толпа хлынула к выходу. Кто-то отдавил Саше ноги, кто-то хлестнул по лицу рукавом пиджака, кто-то, пытаясь протиснуться к выходу, с силой толкнул ее, а остальные, шедшие следом, придавили к стене. Она стояла, уже не пытаясь шевельнуться, и только повторяла:
— Анюта! Анюта!
— Держите свою Анюту! — говорит хозяин Карая.
Да, вот она. Лицо залито слезами, руки протянуты. Вот она — у Сашиных губ ее щека, шея, соленые глаза. Крепко обхватив девочку, Саша стоит у стены. Если она сейчас увидит Поливанова, все будет хорошо.
Дмитрий Александрович ждал у порога бомбоубежища.
— Саша! Аня! — голос его срывался. Саша благодарно прижалась к его плечу.
— Ну, полно, полно! Слава Богу, все хорошо.
— Это я за вас, за вас… Я боялась…
— А я тут! — ответил он весело и снова добавил:
— Все хорошо, глупая вы девочка. Успокойтесь!
— Эй, бабка! Где ты? — кричал веселый молодой голос. — Москва ничего, стоит!
Москва стояла на месте. А их двор был усыпан стеклом парных разбитых окон. Каштан обугленный, почерневший, беспомощный — опустил изуродованные ветки.
В квартире были сорваны двери, выбиты оконные рамы, пол усыпан штукатуркой, осколками. На столе по-прежнему стоял чайник. В хлебнице рядом с хлебом лежало стекло. Колбаса и сыр были присыпаны стеклом. Стекло хрустело под ногами.
— Ну, — сказал Дмитрий Александрович, — завтра же, завтра вон из Москвы!
— Нет, я на фронт, а мама с Аней в эвакуацию.
Нина Викторовна сидела, беспомощно уронив на стол руки, из глаз ее катились слезы.
— Нет, — сказала она, — мы с папой останемся здесь. А тебе с ребенком надо уезжать.
Была бы ты родная, поехала бы, — подумала Саша. Впервые в жизни она подумала так. Подумала и устыдилась. И снова повторила себе: «была бы она родная…»
Дмитрий Александрович отнес спящую Аню и положил ее на кровать. Обернулся и посмотрел на Сашу. Взял ее руку, поднес к губам.