В четвертой сотне завели было старинную казачью песню, но вахмистр, сдерживая танцующего под ним вороного скакуна, заорал на запевалу, сердито округляя глаза:
— Отставить… вашу мать! Завели, как на похоронах! Запевай веселую: «Девки в лес по малину…»
Черноусый казак, запевала Зарубин, смеясь, покосился на вахмистра.
— Нехорошо, однако, будет, господин вахмистр! Народу ить полно в улицах-то, девки вон, бабы.
— Запевай, тебе говорят! Я отвечаю за все!
— Валяй, Пашка, смелее!
Жмуря в улыбке глаза, Зарубин тряхнул черным как смоль чубом и начал запев:
Вдоль да по речке, вдоль да по Казанке
Серый селезень плывет…
И сотня, как отрубила, грохнула припев:
Три деревни, два села,
Восемь девок, один я,
Ку-у-уда девки, ту-уда я.
Девки в лес по малину…
И тут певцы понесли такую похабщину, что стоящие у ворот большого дома девушки как дождь сыпанули в ограду. В доме напротив женщина в белом платке захлопнула окно. А Зарубин, подмигивая смеющимся молодухам, что стояли в толпе парней и пожилых казаков, продолжал все в том же духе. Вахмистр, довольно улыбаясь в пшеничные усы, ехал сбоку сотни и в такт песне помахивал нагайкой.
К исходу третьего дня подошли к станице Больше-Зерентуевской, где решили остановиться для ночевки. До поскотины полк шел на рысях, на подходе к селу сбавили аллюр, усталые припотевшие лошади охотно перешли на шаг. Предвкушая скорый отдых, веселый вечер, встречу с девушками, казаки повеселели, подтянулись, на ходу выравнивали ряды, поправляли амуницию. Четвертая сотня, по приказу вахмистра, при въезде в село первая резанула песню:
Из-за лесу, лесу копей и мечен
Е-е-е-е-е-едет сотня казаков-лихачей.
Э-э-э-эй, жги, говори:
Е-е-е-едет сотня казаков-лихачей.
Впе-ереди их есаул молодой,
Веде-е-ет сотню казаков за собой.
Э-э-э-эй, жги, говори:
Ве-е-е-едет сотню казаков за собой.
Взбудораженное необычным происшествием, ожило большое, со множеством улиц станичное село. Поглазеть на казаков сбежались стар и млад, из открытых окон смотрели старики, старухи, из домов, переулков, соседних улиц все спешили в улицу, по которой шел полк, из дворов с подойниками в руках бежали бабы, возле ворот и заборов густели толпы: молодежь, пожилые казаки, ребятишки, успевшие принарядиться девушки. На лицах у них восхищенные улыбки, не переставая кипит говор, шутки, смех.
— Сколько их, небось целая тыща!
— А пиков-то, пиков сколько-о, как лес волнуется.
— Вот они, казачки наши, любо-дорого смотреть!
— Хвати, так из нашей станицы есть?
— Куда ж они денутся, я уж одного вижу, Степку Фунтосова с Поперешного.
— Гля, девка, никак Макся Мурзин — во-о-он, на гнедом-то коне?