Я выслушал Ангела и уснул.
— Может быть, я не умирал никогда, просто летаргия… Когда-нибудь я проснусь.
— Знаешь, как это называется? Надежда. Конец настоящего. Грёза, бред, болезнь…
Валерия остриглась наголо и купила билет на пароход. Она выбрала буддийский Китай.
Мне трудно давалось различать границы сна и яви. В больнице я попробовал морфий и валялся в плену душных фантазий, тяжёлого сна. Ничем это не легче настоящего.
— О, Господи, — прошептал я.
— Ты веришь в Бога?
— А ты нет?
Что можно вычитать в зеленовато-серой мути за окном? Даже если смотреть на неё вечность?
— Но кто-то же всё это сделал? Ведь не мы с тобой?
— Мы с тобой. Больше некому.
«Город лёг в дрейф, — сказало радио. — Трансгрессия Океана успешно завершилась».
Океан накрыл Город и выдрал его из земли вместе с подземными коммуникациями, которые теперь назывались подводными. И радио сообщало, что начались подготовительные работы к первому тимбированию этих подводных коммуникаций. Аварийная осадка почти полностью ликвидирована, брекватеры установлены. Килем выбран самый крупный, некогда подземный, склад. Сублиторали вокруг Города больше нет. В пригородах устанавливаются понтоны и леера. Налаживается люминофорное освещение. Город скоро будет полностью отакелажен. Почему на весь сумеречный Город не нашлось ни одного моряка, чтобы запретить им пороть этот бред? И интересно, сколько градусов долготы и сколько широты там, где пересекаются параллели: я и реальность. Я просыпаюсь один и засыпаю вновь, и зову Ангела. И он входит сквозь дверь: дымчатые глаза, светлые пряди разбиваются о волнорез обнажённого плеча, на нём чёрная бабочка.
— Пресветлый Ангел, есть ли якорная цепь крепче человеческой любви, не дающей нам умереть после смерти?
— Память, мой друг, память, — отвечает Анжелка.
Когда Валерия отплывала в Китай, голова её уже покрылась золотистым пухом. Куда же делась Анжелка? Неужели Валерия взяла её с собой? А Маркуша? Океан смыл его «Грех». Целомудренный холст в золочёной раме висит где-то там, над моей пустой кроватью, а мимо проплывают стулья. Неужели Анжелку, и рыдающую хранительницу оклеветанного Владимира, и Маркушу, убитого в армейской уборной, Океан смыл навсегда?
— Настоящее бессильно перед прошлым, — говорит мне Ангел, — то, что сделано, не сделаешь во второй раз.
— Это всё категории времени, — тихо возражаю я, — а времени здесь нет, значит, не может быть и настоящего с прошлым.
— Или это не категории времени, ты подумай как следует.
На лице моего Ангела бледные веснушки, и от него едва уловимо пахнет кардамоном, а в другой раз лимоном, а ещё гвоздикой.