Но еще продолжала хитрить, тем более, что документальная ревизия, проведенная по настоянию следователя, ничего не дала. Следователь не знал, что ревизоры были обмануты в той самой Актауской объединенной торговой дирекции, где Шаганова работала главным бухгалтером.
— Иван Аверьянович, — говорила она, с наслаждением вбирая сигаретный дым, — сколько вы будете еще копать? Ведь вы не нашли ни одного доказательства! Я вами недовольна. Вы злы и несправедливы. То, что вы говорили о хищении денежных средств, ко мне не относится…
— Пригласите… — и Иван Аверьянович назвал имя продавщицы одного из магазинов. Шаганова невозмутимо постукивала наманикюренным ноготком по тлеющей и уменьшающейся сигарете.
— В тот месяц она занизила товарные остатки, — глухо сказала продавщица. — Себе взяла полторы сотни.
— Что ей верить, гражданин следователь! — с улыбкой воскликнула Шаганова. — Она из зависти хочет оболгать меня. Сама горемыка и другим испортить жизнь хочешь!
— Прекратите, Шаганова, — сказал следователь. — Из одиннадцатого магазина вы украли триста рублей. У Дмитриевой занизили остатки и присвоили еще шестьсот рублей…
— Слишком много цифр, гражданин следователь… Голова кружится.
— А когда Шатова забыла включить в отчет двести шестнадцатый ордер, вы сумели обворовать ее на семьсот пятьдесят рублей. Шаганова, когда, наконец, говорить будете вы, а я слушать и записывать? Вы по-прежнему утверждаете, что я злой и несправедливый человек, а вы — невинная, напрасно оклеветанная недругами женщина? Нам осталось пригласить продавщицу Александрову…
— Дайте воды, — грубо смяв сигареты, попросила Шаганова.
Но лишь в конце третьего месяца, когда Шаганова убедилась, что следователь в совершенстве изучил каждый ее шаг, каждую ее пометку и подпись, когда были проведены очные ставки с двадцатью свидетелями, когда не осталось ни одного обвинения, не подкрепленного точными, неопровержимыми доказательствами, лишь тогда Шаганова призналась в преступлениях, лишь тогда она с запоздавшей колючей горечью осознала, что она в тюрьме, что трое ее детей, по сути дела, брошены ею, принесены в жертву водке. Казалось, только сейчас она поняла, что страсть к алкоголю заставляла ее лгать и воровать всю жизнь. И слова приговора «5 лет заключения…» она встретила с болью, со слезами раскаяния и ненависти к пьяному прошлому, к жизни во лжи и подлости.