— Это жестоко, Алексей Иванович. Тетка от вас ничего не требует. Она просто написала, что фотография у нее хранилась, а мать ваша, умирая, просила передать ее вам на память, когда взрослым будете.
— Ну и пусть шлет.
— Она прислала. — Нина Михайловна извлекла из стола конверт.
Ледяшкин долго рассматривал фотографию.
— Можно, я возьму ее с собой? — неожиданно попросил он.
— Конечно, — согласилась Налетова.
Овладев фотографией, Лешка решил запрятать ее подальше. Не хватало еще сказочками увлечься, нюни распустить.
Но какое-то неосознанное чувство подталкивало его к воспоминаниям.
Забравшись на сцену эстрады, он неторопливо закурил. Достал фотографию. Глаза открытые, носик вздернутый. Особенно выделялись губы. Алексей улыбнулся:
— Ну что смотришь, косоротый?
И, не владея собой, стал целовать фото.
Потом долго разглядывал кисть руки на фотографии. Это была рука матери.
— Сильная была, наверное, — подумал он о матери. — Рука вон какая большая…
Грусть охватила Алексея. Все, что осталось от его рода, от той большой жизни, которая прошла где-то там, далеко, — только это изображение руки.
Он почувствовал себя бесконечно несчастным. Нахлынули всякие мысли. Уйти из жизни? Все равно не исправишь ее теперь.
И вдруг представил, что подумают об этом люди. Таких, как он, не жалеют. Таких проклинают. Даже его дружки доброго слова не скажут.
Еще одна мысль не давала покоя. Как покончить с прошлым? Однажды в тоскливую минуту даже заявление сочинил: «Начальнику отряда гражданке Налетовой. Я, Ледяшкин, навсегда порываю с воровской жизнью, а посему прошу…»
Бред! Гнуть спину? Во имя чего? На его век дураков хватит. Другое дело, освободили бы завтра — подумал бы еще. А среди волков жить — по-волчьи выть.
В одиночестве провела этот вечер и Нина Михайловна. Читала, готовилась к политзанятиям, думала о том, что через месяц исполнится двадцать три года ее работы в местах заключения. Вспомнила о войне. Ушел на фронт и не вернулся муж. Незаметно выросла дочь.
В который раз спрашивала себя: правильно ли поступила, когда согласилась работать в мужской колонии? По плечу ли дело?
Нина Михайловна видела, что к ней, женщине, заключенные относятся по-иному.
Бич места заключения — ругань. В ее отряде почти нет сквернословия. Бывали, правда, раньше срывы. Но, узнав, что она где-то рядом, люди немедленно замолкали или одергивали друг друга. Она в матери многим годится. А здесь даже самые черствые вспоминают матерей. Песни о них поют, стихи сочиняют. Фроликов, карманный воришка, однажды сказал: «Пришел к вам, как к матери родной».