Но разговоры шли там деловые.
— Слышь, в Елизаветинке училище есть…
— Ну и что?
— Механизатор широкого профиля ты будешь, вот что. Свои деньги будут, сам заработаешь. Там всех, кого хочешь, берут.
Когда Коля пришел в школу — во вторую смену, чтобы не встретиться ни со своим классом, ни со своими учителями — директор ничего не сказала ему, продолжая что-то писать на бумажке. Коля собрался еще рассказать, зачем нужна ему справка, но директор в это время, вздохнув, нагнулась к железному ящику, стоявшему в углу справа от нее, достала печать со штемпельной подушкой — все было завернуто в тряпку — с ожесточением ударила по бумажке и протянула ему, не поднимая глаз — «окончил шесть классов… при хорошем поведении…» У двери Коля обернулся, но директор по-прежнему не смотрела на него. Отец не столь равнодушно отнесся к самостоятельному решению сына:
— Ни копейки не получишь, не пришлю…
Сын собирал свои скудные пожитки, поджидая, когда свистнет у забора Саша Пушкин, бросивший пятый класс и тоже мечтавший об училище в Елизаветинке. Долго раздражение отца не продержалось. Он устало смолк, молча обнял сына. Свист дружка еще слышался в комнате, когда за Колей хлопнула дверь.
…Степь останавливалась недалеко от окраинных заборов станции. Казенные ботинки немилосердно жгли ноги, но другой обуви в колонии не выдавали. Какая-то женщина в синей с белым кружевным воротником блузке, с празднично распущенными волосами держала в руках букет бульдонежей. Рассыпчатые белые цветки влажно и матово блестели…
Коридоры училища напоминали Колино жилище в сиротские годы. Такая же застарелая грязь, такие же запыленные окна, только здесь было чересчур шумно и безалаберно. Приняли. Даже начальное образование не помешало. Только места в общежитии не дали. Поселили на частной квартире.
На новом месте жили восемь человек: все подростки, несмышленые, глупые и безалаберные. Из-за отсутствия контроля со стороны старших и педагогов они пристрастились к частым вечерним пьянкам и игре в карты, прерывавшейся ссорами. Иногда они вываливались из накрепко прокуренной комнаты на плохо освещенные улицы Елизаветинки, тупо посмеивались над прохожими. Особенно им нравилось пугать женщин, выкрикивая в лицо бесстыдные слова непристойных песен.
Один такой запоздавший прохожий не ускорил шаг, не обругал подвыпивших мальчишек, а, всмотревшись, воскликнул:
— Никак Колька Ерошенко, земляк, братан кореша закадычного моего. Это твой дружок? — спросил он, тыкая рукою в Сашу Пушкина, подвинувшегося за спину Коли. — Давай, давай ко мне, ребята, побродили достаточно. Посидим, покалякаем, есть кого вспомнить, есть о чем потолковать.