– Господи, позор-то какой! – бормотал Шуйский себе под нос. – Вот, злыдни безмозглые! Сначала они меня предали, а теперь хотят Русь посадить на польскую цепь. Неужто Господь не покарает этих злодеев за такую ужасную измену! Неужто люд московский смирится с таким унижением?!
– Сядь, брат. Не терзайся понапрасну, – злорадно ухмыльнулся Дмитрий Шуйский. – Пусть московляне ныне пожинают плоды своего недомыслия! Не захотели они кланяться тебе, брат, так в скором времени будут гнуть спину перед польским королевичем! Поляки с ними церемониться не станут, живо научат их покорности плетьми и саблями!
– О чем ты молвишь, брат! – Шуйский был готов разрыдаться от своего бессилия и скорби по отечеству, которое вот-вот должно было стать добычей польского короля. – Это же немыслимо звать на русский трон человека латинской веры! Наши бояре совсем, что ли, разума лишились, впустив в Кремль польскую рать Жолкевского! О Русь, дни твои сочтены! Кругом измена и предательство!..
Ночью во сне Василия Шуйского опять посетил призрак покойного Бориса Годунова.
Шуйскому приснилось, что он встал с постели, чтобы напиться воды. Но едва он поднес ко рту липовый ковш с родниковой влагой, как рядом в полумраке кельи прозвучал такой знакомый ему голос Бориса Годунова.
«Так вот куда тебя упрятали твои бывшие друзья и сподвижники, Василий Иванович, – язвительно усмехнулся Годунов, выступивший из мрака как привидение. – Мрачноватое место они выбрали для твоего заточения. Однако это ведь лучше, чем заживо гнить в сыром застенке. Так ведь?»
От страха Шуйский выронил ковш из трясущихся рук, залив водой свою белую исподнюю рубаху.
«Ты снова явился ко мне, Борис Федорович. Зачем? – пятясь от призрака, пробормотал Шуйский. – Я не звал тебя. Сгинь!»
Шуйский торопливо перекрестился, потом осенил крестным знамением высокую фигуру Годунова в длинных темных одеждах, от которых исходил запах ладана и мяты. При жизни Годунова у него на шее в ладанке всегда находилась сушеная мята и кусочек ароматной мирровой смолы.
«Зачем я пришел, спрашиваешь, – с той же язвительностью в голосе продолжил Годунов. – Вот захотелось мне взглянуть на плоды твоего царствования, Василий Иванович. Одно можно сказать, правил ты недолго и бездарно! Помнится, когда я взошел на царство по воле бояр, духовенства и народа, то клан Шуйских негодовал по этому поводу неимоверно. А твой возмущенный голос, Василий Иванович, звучал тогда громче всех. Ты предрекал мне бесславное правление, запугивал знать и народ тем, что я стану казнить неугодных мне людей сотнями, обвинял меня во всех грехах. И что же было на Руси в мое правление?»