Для Горбатова самым неприятным и непонятным в этом деле было то, что под этим договором подписался Василий Голицын, у которого имелось больше всего возможностей самому занять трон, когда будут закончены сборы нового Земского собрания. Горбатов симпатизировал Василию Голицыну, который был смелым человеком и способным полководцем.
Князь Пожарский был возмущен намерением бояр-блюстителей поставить самодержцем Руси польского королевича, отец которого осаждает Смоленск, ведя открытую войну с Московским государством.
– Как это понимать? Что двигало боярами, когда они заключали с Сигизмундом этот нелепый и предательский договор? – вопрошал Пожарский, обращаясь к Горбатову. – Неужели эти люди всерьез верят в то, что русский народ признает сына Сигизмунда своим истинным государем? Такую бессмыслицу не придумаешь и спьяну!
Горбатов признался Пожарскому, что и он сам пребывает в таком же расстройстве и возмущении от всех действий Семибоярщины.
– Я ведь опять прибыл к тебе, князь, чтобы попытаться вовлечь тебя в новый заговор, – сказал полковник с виноватым вздохом. – Я подумал, что ты, как честный человек, не станешь безвольно терпеть творящиеся в нашем отечестве безобразия.
– Против кого затевается заговор на сей раз? – поинтересовался Пожарский.
– Против бояр-блюстителей и всей продажной своры их прихлебателей, впустивших поляков в столицу, – ответил Горбатов со стальным блеском в глазах. – Мне ведомо, князь, что ты наперекор воле Семибоярщины отказался приводить к присяге Владиславу жителей Зарайска.
– Я еще разумом не тронулся, полковник, – мрачно обронил Пожарский. – Кучка бояр-изменников желает надеть на Русь польский хомут и надеется, что это сойдет им с рук. Не сойдет! Никогда русские не гнулись перед поляками. Никогда!
– Я ведь не от своего имени приехал звать тебя к оружию против бояр-изменников, князь, – помолчав, промолвил Горбатов. Сунув руку за отворот кафтана, он вынул из-за пазухи сложенный вчетверо плотный лист бумаги. – Вот, князь. Прочти.
Пожарский взял письмо и развернул его, придвинувшись к зажженной свече. Увидев на письме личную печать патриарха Гермогена, Пожарский слегка вздрогнул, его взволнованный взгляд метнулся к Горбатову. Тот молча и со значением покивал головой, выразительно выгнув крутую бровь. Мол, не зря же я гнал коня сюда из Москвы в метель и стужу!
В руках у Пожарского было письменное воззвание патриарха, заголовок которого гласил: «Ко всем честным русским людям, кои душой и сердцем радеют о своем Отечестве и не желают быть в рабстве у латинян, обращаюсь я – Гермоген, предстоятель и верховный пастырь Русской православной церкви!»