- Ну и пошли, - повторил он. - Я ж умнее всех, зачем мне кого-то слушаться. Сержант из госпиталя вторым заходом на фронте, а мне что - я лейтенант, училище окончил. Ну и... сержанта насмерть, и треть взвода на поле осталась... До сих пор не могу заставить себя к его жене сходить... Вот что из окопа, Тоня... - Он встал и опять замаячил по комнате.
Тоня глядела на него неотрывно и о чем-то думала.
- А отпуск к концу, - продолжил он. - Через пятнадцать дней - опять то же. И ни черта я в жизни не видел - школа, армия, фронт... Нет, вы меня только жалеть не вздумайте! Я же сам, все сам... На востоке думал - как же война без меня? Как в Москву вернусь, не мною отбитую... Нет, я все сам, сам...
- Вот вы какой, лейтенант Володька... Вот какой... - Тоня подошла к нему, остановилась, взяла его руку и вдруг очень серьезно и решительно заявила: - Я не пущу вас туда больше. Не пущу! Не верите? Вот возьму и не пущу! Когда я сильно чего-нибудь хочу, у меня выходит.
- Это не тот случай, Тоня, - пожал Володька плечами и улыбнулся.
Они сидели на диване, тесно прижавшись друг к другу, и говорили, говорили... Может, и не об очень значительном, но для них казавшемся очень важным и интересным.
Они не целовались больше, видимо, опасаясь того смятения, в которое привел их обоих первый поцелуй. И только тогда, когда Володька уходил и они прощались в прихожей, а времени было уже в обрез до комендантского часа, Володька прижался к полураскрытым Тониным губам и долго-долго не мог оторваться от них...
До Садовой он бежал, непрерывно поглядывая на часы, - было уже половина двенадцатого. Домой он вернулся в первом часу. Мать встретила его встревоженным взглядом и словами, что звонила Юля.
- Да? - равнодушно бросил он.
- По-моему, ей было неприятно, что тебя не оказалось дома.
Спать ему не хотелось. Какой сон, когда произошло такое... Когда за один вечер не знакомый до этого человек стал самым дорогим, самым близким, когда кружат голову только одни воспоминания об этом вечере...
Но все же Володька разделся и лег в постель в надежде, что память прокрутит перед ним все, что произошло с ним сегодня, и снова переживет этот незабываемый вечер, но Тонин образ не появлялся перед его закрытыми глазами, а закрутились обрывки из рассказанного им Тоне о Ржеве: то метельная темная дорога на войну, то обреченные глаза ротного, то хриплый шепот сержанта Степанова, то перекошенное лицо немца... И как ни старался он отогнать от себя это, недавнее прошлое накатывалось на него, и опять противно выли мины и стрекотали пулеметные очереди.