Она повернулась ко мне:
– А ты? Мэрион?
Я глядел на свою нянюшку и не узнавал ее. Лицо в крови, зуб выбит…
Но она вдруг обняла меня. Так женщина обнимает сына. Или своего героя. Я прижался к ней. Она жарко выдохнула мне в ухо:
– Ты такой храбрый.
Ее слова чуть успокоили меня: Розина и не думает сердиться.
Генет стиснула меня в объятиях.
Так вот какая она, храбрость – я стою оцепенелый, онемевший, пальцы в крови, меня обнимает девчонка, сердце колотится, – ну и храбрец из меня, чудо!
Глава одиннадцатая. Ответы на вопросы
Похоже, всех, кто был близок к генералу Мебрату, ждала одна судьба – виселица. Гхоша пока спасало только то, что он был гражданином Индии. И еще мольбы его семьи и легионов друзей. Заключение Гхоша в тюрьму не просто застопорило мою жизнь, оно лишило ее смысла.
Именно тогда я обратился мыслями к Томасу Стоуну. До переворота я целыми месяцами о нем не вспоминал. Фотографий отца у меня не было, я понятия не имел, что он написал знаменитую книгу (позже я узнал, что Хема позаботилась о том, чтобы ни одного экземпляра в Миссии не осталось), Томас Стоун был для меня призраком, бесплотной идеей. Представлялось невероятным, чтобы у моего отца кожа была такая же белая, как у матушки. Мать-индианку было легче себе представить.
Но сейчас, когда время застыло, человек, чьего лица я никогда не видел, не шел у меня из головы, был позарез мне нужен. Ведь он мой отец. Когда солдат заявился за мотоциклом и мог отправить нас всех на тот свет, где был Стоун? Когда я убил налетчика – а я ведь его убил, – где был Стоун? Когда его мертвое лицо маячило у меня перед глазами и тьма ледяными руками хватала меня, где был Стоун? И самое главное, когда мне было надо, чтобы единственный человек, которого я называл отцом, вышел на свободу, где был Стоун?
В эти ужасные дни, исподволь растянувшиеся до двух недель, когда мы метались между домом и тюрьмой, или индийским посольством, или министерством иностранных дел, во мне крепла уверенность, что, будь я Гхошу хорошим сыном, я бы каким-то чудом смог избавить его от мучений. Может, еще не поздно.
Я переменюсь. Но что это будет за перемена? Я ждал знака.
И знак явился мне в ветреное утро, когда слухи о новых виселицах на рыночной площади достигли наших ушей. Безо всякой конкретной цели я бросился к воротам, на месте не сиделось. На бегу я вдруг ощутил сладковатый, фруктовый запах. Мимо меня к портику приемного покоя проехал, покачиваясь, зеленый «ситроен» с прикрытыми брызговиками задними колесами. На заднем сиденье, поддерживаемый двумя юношами, полулежал дородный мужчина. Запах усилился. Кожа у мужчины была цвета cafe-au-lait, лицо полное, обрюзгшее, словно этот член августейшей семьи вырос на сливочном креме и английских лепешках, а не на инжере и воте. Вид у него был какой-то сонный, сопел он как паровоз. С каждым выдохом он выделял этот сладкий запах, у которого даже свой цвет был: красный.