– Хема, я их видеть не могу.
Хема отбросила всякую сдержанность. Ей стало обидно за детей. Да что, у него у одного, что ли, горе, в самом деле?
– Что ты сказал, Томас?
Он, наверное, понял: войска приведены в боевую готовность.
– Они убили ее, – пробормотал Стоун. – Не могу их видеть.
«Вот оно как, – подумала Хема, – вот как мы уходим из чужой жизни».
Близнецы у нее на руках запищали.
– А чьи они тогда? Разве не твои? Разве ты не был соучастником убийства?
Он скривил рот от боли, ничего не ответил и направился к выходу.
– Ты меня слышал, Стоун, – возвысила голос Хема, – это ты убил ее.
Стоун вздрогнул. Хема торжествовала. Жалости она больше не испытывала. Какая жалость к человеку, который отрекается от своих детей?
Он так толкнул распашную дверь, что та крякнула.
– Стоун, ты убил ее! – крикнула Хема. – Это твои дети.
Повисшее молчание нарушила стажерка. Стараясь предугадать события, она открыла кювету для циркумцизии и натянула перчатки. Матушка дозволяла ей лишь единственную процедуру проводить самостоятельно: орудовать гильотиной для крайней плоти.
Тут на нее накинулась Хема:
– Бог ты мой, милая, тебе не кажется, что детишки уже достаточно натерпелись? Они же недоношенные! Опасность для них еще не миновала. А ты им хочешь еще и писун урезать?.. А ты-то сама чем занималась все это время? Лучше бы занялась их дыхалкой, правда, она с другого конца.
Хема покачала малышей, умиляясь на их сопящие носики, на их благостные улыбки. У новорожденных обычно лица такие напряженные, перепуганные, а эти… Их мать лежит рядом мертвая, отец сбежал, а им и невдомек.
Матушка, Гебре, анестезиолог и прочие плакали. Весть разошлась среди санитарок и прислуги. Скорбные причитания, пронзительное лулулулулу наполнили Миссию. Рыдания не утихнут несколько часов.
Даже стажерка выказала первый намек на чутье сестры милосердия. Она перестала пыжиться и лезть из кожи вон, а дала себе волю, всплакнула по Мэри, единственной, кто ее понимал. Впервые стажерка увидела в детях не «зародышей» или новорожденных, а сироток, вроде нее самой, которых стоило пожалеть. Слезы полились у нее из глаз, тело обмякло, словно ненакрахмаленный халат. Неслыханное дело – матушка обняла стажерку за плечи. В глазах монахини стажерка увидела не только печаль, но и страх. Как-то пойдут дела в Миссии без сестры Мэри? Или без Стоуна? Ведь он наверняка не вернется, это очевидно.
Хемлата шикнула на плачущих и замурлыкала колыбельную; когда она переступала с ноги на ногу, ее ножные браслеты тихонько постукивали на манер кастаньет. Она особо остро чувствовала потерю, и вместе с тем что-то – наверное, воля сестры Мэри – приказало посвятить себя двум крошкам.