Просека (Ляленков) - страница 112

С Пряхиным мне веселей, спокойней стало. Живя с ним, я меньше боюсь Беса. Нет, слово не то: не боюсь, а меньше опасаюсь, что этот негодяй может устроить мне какую-нибудь подлость. Плюс к этому, прожив суток трое с нами, Пряхин без всякого науськивания с моей стороны стал подтрунивать над Кургузовым. И делает это вовсе без желания оскорбить Беса.

Пряхин прост, откровенен. Он продолжает посещать кружок танца. Умеет и бальные танцевать. Не знаю, как у него на вечерах получается, но когда в комнате демонстрируют перед нами разные па, даже спокойный Яковлев начинает смеяться звонким смехом.

— Федя, как вчерашний урок? — спросишь его.

— Урок? — По лицу заметно, что мысли переносятся в клуб. — Вчера там вместе с нами занимался драмкружок. Ха!.. Ха-ха-ха! — рокочет его басок. — Разучивали они какую-то пьесу из старой жизни. И три девицы в длинных платьях, в таких, что подолы по полу волочатся… Одна красивая такая. Я её пригласил танцевать — не идёт. «Я занята, говорит, — репетирую». Она с электромеханического, кажется. Белые такие волосы у неё, в институте она с косой ходит, знаешь?

— Не знаю.

— Как-нибудь покажу. — И он, продолжая чертить или считать, прикидывает вслух, как познакомиться с ней поближе. О себе он может рассказать всё, что ты хочешь узнать, потому, должно быть, и сам бесцеремонен в расспросах.

— У тебя есть девушка, Карта?

— Нету.

— Ври больше. Мишка, а у тебя есть?

— Нету.

— Бес — под кобылу подлез, а у тебя? — спросил Федя. Кургузов что-то писал и ничего не ответил.

— Ты слышишь?.. Где ты вечерами пропадаешь?

Кургузов сильней сжал губы.

— Не желаешь разговаривать со мной? Не надо. А может, расскажешь нам, как ты экзамены сдаёшь?

Но тут кто-то приходит, разговор меняется. Я заметил, что на Пряхи-на Кургузов не очень дуется. Должно быть, думает, что это я подбиваю его на такие подначки. Чёрт с ним… Федя славный парень, но разговариваешь с ним всегда в шутливом тоне. Он — не Болконцев. У меня нет желания съездить с ним в город, побродить по улицам. Надоест мне заниматься в комнате — я иду к Иваненко. У этого — перемена в жизни. Он вдруг разбогател: тётка его неожиданно умерла летом от разрыва сердца. Он единственный наследник. Продал домик со всем имуществом. И теперь у него на книжке лежит двадцать тысяч рублей.

— Ни вагоны, ни платформы — ничего я больше не разгружаю и не нагружаю, — с важным видом говорит он, — хватит с меня. Пусть другие покорячатся. А с меня довольно. А вы, юноша, уже приступили к деятельности в хлебном городе Кушелевке? — обращается он ко мне.