— А что, любезный, — продолжал Левшин, — ты говорил о моем дяде Андрее Яковлевиче. — Что ты знавал, что ль, его?
— Нет!.. Слыхать о нем слыхал, а никогда не видывал.
— Не знаешь ли, где он живет?
— Напредь сего жил в Стародубе.
— А теперь где?..
— Теперь?.. Да Бог весть!.. Может статься, на том свете; говорят, что он помер.
— А верных известий об этом нет?
— Не знаю. Я на похоронах у него не был.
— Ну не ты, так кто ни есть из ваших.
— Да что тебе за дело, жив ли он или умер. Тебе, чай, покойный батюшка заказал с ним и знаться?
— Нет, батюшка никогда мне этого не заказывал.
— А матушка?
— А матушка и подавно. Кабы ты знал, как она горевала о том, что родной брат, который прежде жил с нею душа в душу, вовсе забыл ее, покинул!..
— Неужели в самом деле горевала?.. — прошептал Андрей. — Так она помнила своего брата?
— Как же!.. Матушка, бывало, всегда говорила о нем со слезами.
— Со слезами!.. Что ж она, о чем плакала?
— Я уж тебе сказал о чем.
— Да полно, о том ли? Чай, думала: «Как мне не плакать! Я, благодаря Господа, православная, а бедный брат мой раскольник! я уж наверное спасусь, а он что?.. Черту баран!»
— Нет, Андрей, этого она никогда не говорила.
— Видно, не случалось… Да что об этом!.. Ну, погоняй, Егор: теперь дорога то пойдет все ровная.
Разговор снова прекратился. Вот прошло еще с полчаса. Густой лес, по которому ехали наши путешественники, становился все чаще и темнее. Вдруг послышался вблизи громкий лай.
— Ну, вот и приехали! — промолвил Андрей.
— Приехали! — повторил Левшин. — Да где же твоя усадьба?
— Вот прямо-то, за этим березняком.
— Я ничего не вижу.
— Как ближе подъедешь, так^увидишь.
Дорожка повернула направо, и через несколько минут они подъехали к воротам обширной усадьбы, которая была со всех сторон окружена крупным березовым лесом. Эта усадьба была обнесена так же, как и скит филипповцев, бревенчатым тыном. Сторож растворил широкие дубовые ворота, и Левшин, при свете утренней зари, которая начинала уже заниматься, увидел перед собою просторный двор, обставленный с двух сторон высокими избами. Посреди двора подымались, по-тогдашнему, довольно обширные хоромы; к ним с правой стороны пристроена была вышка, или терем, с тремя красными окнами, а с левой огромное крыльцо с рундуком и широким дощатым навесом.
Когда Левшин подъехал к этим хоромам, спрыгнул с телеги, к нему подбежал человек, у которого голова была обвязана белым платком.
— Батюшка! — вскричал он! — Ты жив!.. Ну, слава тебе, Господи!
— Здравствуй, Ферапонт! — сказал Левшин, обнимая своего верного слугу. — Ну что, бедняжка, тебя больно зашибли?