– Нет, только не это… Джонатан Ливингстон рассуждает о Вопросе веры?
– А как же? Я тебе вот что скажу, почти любой ученый — это настоящий ортодокс, безгранично верующий человек, даже на примере математики возьмем. Что такое 9 аксиом, если не символ веры, и кто такой Евклид, если не пророк их? Так что, вероятность, что за пределы лужи выпрыгнет ученая лягуха, стремится к абсолютному нулю.
– А кто тогда?
– Счастливчик или просто случайный человек. Или… я не знаю, кто.
– И ты допускаешь возможность, что кто-то случайно «вышел за пределы» и больше не вернулся?
– Ты все очень узко понимаешь, но я ее не исключаю. Мы можем даже этого не заметить, опять же в силу узости нашего сознания, но идея такова, да, и вот, я ее сейчас развиваю.
– Забудь о ней, ты не Ницше, тебя не будут читать.
– Да я для себя… – как-то тихо он ответил.
– А, ну тогда ладно. Ты можешь придумать хоть какую сложную концепцию мира, но мир от этого не изменится. Дворник Федор все равно будет по субботам пьян.
– Это я знаю, да и привык уже, кстати.
– Знаешь, мне пора идти. Меня жена ждет к ужину, я обещал не задерживаться.
– Давай, передавай ей привет.
– Желаю здравствовать. – Он встал, надел шляпу и вышел.
Вспоминая прошедший день
Как желе разрезаю я свой день. Он многослойный, а я разламываю пышку слов. У нее аромат стихов, а на вкус она как дешевая драма. Первый слой дня – это просто воздух, он почти безвкусный, может быть, надо запивать водой, чтобы эта вата закончилась поскорее. Потом идет быт – слой пониже. Обыкновенный, ничего не стоящий гарнир, какой подают к сосискам под мостом. У желе своя, уже привычная приправа – пряный свинец, она не добавляет остроты, я устал уже от нее, я хочу чего-то нового. Выщелоченный в растворе запах города – вот что чувствуется потом, он как дым машинного масла в перловой каше полевой кухни, от него никуда не деться, и потихонечку привыкаешь. Потом идет что-то серьезное – это голоса и звук. Сухим немецким тетка объявляет, что переезд от Фридрих-Штрассе до Францозише Штрассе закрыт – так, как звенит вилка по общепитовской тарелке. Невкусно, и отбивает аппетит. Звук быстро растекается, наполняет собой остатки, так из Киевской котлеты вытекает масло, с равиоли – соус. Следующий слой – история дня, сухая, почти безвкусная, хуже розмарина в салатах забегаловок, так просто, для массы, и вот это жуешь-жуешь-жуешь, пока не можешь вздохнуть с облегчением, что история прошла. Наконец-то что-то стоящее – философия, но тут начинаешь жалеть, что история прошла, потому что философия – просто капля концентрата, ее нельзя употреблять так, остается размазывать ее, как есть, по тому, что еще лежит на блюде.