Анну Константиновну интересовали, конечно, и дети. О них он говорил, показалось ей, с меньшей охотой. Сын физик, женат, живет отдельно. Дочка с семьей – на улице Огарева, с ним в одной квартире. Внучке Любочке пятнадцатый год... Сына и дочку он по имени не назвал. Чем занимается дочка? Переводит. С французского. Неплохо знает и английский, немецкий...
– Счастливый вы человек, – вздохнула Анна Константиновна, все это выслушав. – И дети, и внуки, и зять, и невестка... Богатство! Я бы много отдала, чтобы хоть половину этого иметь.
Он, подумав, согласился:
– Конечно. – И попросил: – Почитайте-ка лучше ваши стихи.
Стихов она уже уйму ему перечитала. Сначала стеснялась, отнекивалась, хотя сама о них и проговорилась, а потом откуда храбрость взялась? А он не уставал хвалить, удивлялся:
– Как же так? Неужели ни одно не напечатали? Я, конечно, в поэзии дилетант, а все же и не полный профан...
Анна Константиновна счастливо щурила глаза, однако не обольщалась: не больше же он понимает, чем те, кто возвращал ей стихи и не обнадеживал?.. Но то, что они Антону Николаевичу нравились без притворства, это видела и не знала, как отблагодарить. Дома перерыла старые тетради, отыскивая, что бы еще прочесть. Некоторые стихи он просил по нескольку раз повторять. У Анны Константиновны тем временем появились новые, непривычные – оказалось, впрочем, увлекательные – заботы: о себе, своей внешности. Пусть он и не замечал разницы и изменений, а она старалась. Припомнила всякие женские ухищрения, которыми когда-то при ней делились сослуживицы (а она скучала свысока – чем заняты, чем интересуются!) или о которых случайно прочитала в «добрых советах» отрывного календаря. Переворошила гардероб, что-то забытое нашлось, пригодилось. Сумку тогда же, в первый день, купила, разбежалась было на новые туфли, да не нашла подходящих, ограничилась тем, что к старым прибила набойки и начистила. Вспомнила и про мамины, под жемчуг, бусы, стала надевать. Губы подкрашивала – самую малость, а и то с непривычки странно было на себя глядеть. Утюгом, наверно, за всю жизнь так часто, как теперь, не пользовалась, а как иначе? У Антона Николаевича на костюме ни морщиночки, манжеты белоснежные. Выбрит всегда чисто. Седые поредевшие волосы расчесаны на пробор, лежат один к одному... Хочешь не хочешь (хотела, чего уж там), а приходилось и ей стараться...
И все-таки как ни хорошо и замечательно складывалось, но не совсем без тучки. Тучкой были денежные с Антоном Николаевичем отношения. С первого дня он так поставил, что везде платил сам. А они ведь и в ресторанах обедали, и на такси разъезжали, не говоря о театрах и кино. Пропасть денег уходила. Ее попытки вносить свою равную долю он без лишних разговоров отмел. Она уже усвоила: воспитанный, обходительный, а с характером. Сердитого (если она пыталась настаивать на своем) слова не скажет, а сразу к ней словно бы холодел – так это страшнее всякого слова!.. Она, спасая дружбу и к себе расположение, спешила закрыть сумочку. Но всякий раз, как дело до расплаты, у нее терзания совести: с какой стати?.. Она не привыкла на чужое жить, никогда копейки не имела, что не в трудах заработана, и согласиться с Антоном Николаевичем внутренне никак не могла.