– Аннушка! – и до того от этого ласкательного имени растерялась, что остальное уже расслышать не могла, потому что одно слово «Аннушка» заслонило, заглушило, подмяло под себя все остальные звуки, как заглушают их литавры в оркестре. «Аннушка»! До чего хорошо он придумал ее назвать! Так даже мама с папой не называли. Они говорили «Анечка». Еще – «Нюточка». А вот «Аннушка» – это один только Антон Николаевич мог придумать!
– ...Согласны? – все-таки пробилось к ней наконец слово, требующее ответа, а на какой вопрос – неизвестно.
– На что согласна? – с испугавшей ее самое игривостью переспросила она, со страхом ожидая в ответ хорошо ей знакомого похолодания в его, пока еще вопрошающих, тепло-серых глазах. Однако (сейчас она ничего, кроме его глаз, не видела) они не похолодели вовсе, а в тон ее легкомысленной игривости залукавились.
– Похоже, винцо-то мне крепкое в Столешниковом подсунули, не поглядели на мои седины...
– И правда! – обрадовалась Анна Константиновна такому простому объяснению своей невнимательности. Призналась: – Я вообще ни к какому вину не привыкла... Вы уж извините.
– Помилуйте, вам очень даже к лицу, – заверил он. – Приятно смотреть на женщину, когда она вот такая...
– Какая? – с шутливой предупредительной угрозой, сама себя не узнавая, перебила она, чтобы он не позволил себе дерзость, какой она, впрочем, всерьез от него не ждала.
На всякий случай.
– А вот такая – как воробышек взъерошенная.
Она невольно поднесла руку к голове и этим жестом рассмешила Антона Николаевича. Он, смеясь, запустил пальцы в ее волосы и растрепал их... Не успела Анна Константиновна прийти в себя от этой новой неожиданности, как почувствовала свою голову прижатой к его груди... Она не отстранилась и не прижалась сильней, чем он сам ладонями прижимал, а замерла, проглотив подступивший к горлу комок, удерживая себя, чтобы не расплакаться расслабленными и счастливыми слезами.
К ее облегчению, он, словно опомнившись, разжал ладони, сел рядом с ней на стул, заглянул в лицо:
– Так как же, Аннушка, поедем?
– Куда поедем? – едва выговорила она.
Он, умница, – какой же он, однако, тонкий и чуткий! – заговорил с прежней шутливостью (и дал тем самым Анне Константиновне прийти в себя):
– Я, мадам, имел честь предложить вам завтра выезд на лоно природы и теперь пребываю в надежде на ваше снисходительное согласие.
– Отчего же не поехать? – с радостной готовностью отозвалась она. – Куда только? Сыро в лесу еще.
– Найдем где посуше.
Его уверенность – в своих словах, поступках, намерениях – тоже подкупала. Она нисколько не походила на глупую, чванливую самоуверенность, а была привлекательным признаком мужской силы, не утерянной Антоном Николаевичем с годами.