— Ах, Ирочка, Ирочка… — Игорь укоризненно покачал головой. — А если серьезно — почему в кафе? Вы что, решили с Полей студенческую романтику вспомнить и в кафе мороженого покушать?
Борис помедлил всего секунду, задумчиво провел пальцами по косяку, потом, не оборачиваясь, бросил «да» и вышел из кабинета…
В хорошее время дня до «Эстеллы» можно было добраться минут за двадцать, но ближе к вечеру на Рублевском образовалась внушительная пробка. И Борис чуть ли не полчаса просидел, нервно барабаня пальцами по рулю, прежде чем его джип смог тронуться с места. Его раздражало и то, что он опаздывает на встречу, и сама эта встреча, назначенная так не вовремя, и жара на улице, от которой можно было если не расплавиться, то уж точно сойти с ума. Во время очередной вынужденной остановки он быстро скинул с плеч свой летний кофейного цвета пиджак и бросил его на соседнее сиденье, оставшись в легкой рубахе с короткими рукавами. С раздражением подумал, что можно было особенно и не спешить: пробка рассасывалась медленно, разноцветная масса машин текла по шоссе неспешно, как капля густого меда по стеклу.
Когда на правой стороне дороги замаячил наконец узорчатый красный козырек «Эстеллы», часы показывали уже половину восьмого. Борис тихонько выругался, припарковал джип на углу и вышел из машины. Ее он увидел сразу. Надежда сидела за ближайшим к витринному стеклу столиком и медленно потягивала коктейль через соломинку. Он вдруг подумал, что Надька совсем не изменилась и хороша, как шесть лет назад: и пальцы все такие же изящные, и профиль тонок и юн, и даже губы совсем еще девичьи. Машинально поправил ворот рубашки и направился к стеклянным дверям с красными пластиковыми ручками. И не мог он знать, что в это время Селиверстов, только что переговоривший с кем-то по рабочему телефону, начинает набирать номер его мобильного. Не мог слышать, что мобильный, забытый в кармане пиджака, пищит призывно и монотонно. И Селиверстов снова набирает номер и снова, чертыхаясь, кладет трубку на рычаг…
* * *
Проснулась Поля поздно. Так поздно, как никогда раньше. Когда она разлепила опухшие тяжелые веки, будильник на тумбочке показывал уже три часа дня. Да, в общем, в этом и не было ничего удивительного. Легла она только утром, дождавшись, пока за Сухановым захлопнется дверь. Он и вовсе не спал этой ночью: постель была несмятой и холодной. Поля думала, что уснуть не сможет ни за что, так просто полежит, согреется, но почти мгновенно провалилась в тяжелый, нездоровый сон. Во сне ее преследовали сумбурные видения: Борис, играющий на гитаре и поющий песни на незнакомом, непонятном языке, Ирочка Ларская, смачивающая волосы пенкой и на том же языке подпевающая, еще почему-то преподаватель по международной журналистике, ставящий жирный «неуд» в ее зачетку, и Антон… Во сне она даже не помнила, как его зовут, только видела развевающиеся по ветру волосы цвета воронова крыла, слышала голос, чарующий и ласковый, и силилась докричаться до него. Но крика не получалось, а рот раскрывался беззвучно и беспомощно, словно у рыбы… С этим криком она и проснулась. Сердце колотилось больно и бешено, батистовая ночная сорочка взмокла под мышками и на груди. Поля потерла дрожащими пальцами виски и села в кровати. Впервые в жизни ей было стыдно за собственный сон: что-то нехорошее мерещилось в том, что во сне она тянулась к Антону. И оттого, что всплыло в памяти имя, мгновенно и ясно вспомнился весь вчерашний вечер: старинные самовары вдоль стен, водка в хрустальном графинчике, чужая ладонь, накрывающая ее кисть…