При слове «гвардейцы» Оливер нахмурился, у него еще ныло плечо после удара прикладом.
– Гвардейцы, говорите? Ваше Величество, да не отвлекайтесь вы на пустяки. Угодно вам было завести разговор о стихотворстве – извольте быть серьезной. Подумаешь, гвардейцы. Скажите лучше, каким, по вашему мнению, материалом располагает стихотворец для создания своих произведений?
– Языком, – ответила королева, не очень понимая, куда клонит собеседник.
– Аб-солютно верно! Вы правы, ваше ик-ичество! А что же это за штука такая – язык? Можете дать определение?
– Постойте, постойте… – задумалась королева. – Язык – это… сейчас, сейчас… Нет, я пока не готова ответить на этот вопрос… Я лучше расскажу еще раз, в чем заключается мое предназначение. Надеюсь, вы помните мой полный титул: Милостью Божией Королева Соединенного Королевства Великобритании и Северной Ирландии, а также других Ее королевств и территорий. Глава Британского содружества наций, Защитница Веры, Суверен Британских рыцарских орденов. Я назначаю посланников, министров и консулов, предоставляю в своем лице Британию во всех ее отношениях с иностранными державами, принимаю послов, наблюдаю за строгим исполнением общественных законов, поскольку являюсь главой исполнительной власти и судоустройства. От моего имени назначаются архиепископы, епископы и даже университетские профессора, ведутся все уголовные дела, выдаются патенты офицерам. Каждый день около трех часов я трачу на рассмотрение и прочтение государственных документов, которые приносит мне премьер-министр в красных таких кожаных портфелях. Прибавьте к вышеперечисленному еще и заботы о каждой английской семье, контроль за воспитанием детей, собрания, отчеты, приемы, размещение поступающих в государственный фонд статуй, картин…
– Я думал, что всеми этими делами занимаются ваши подчиненные, – удивился Оливер.
– Если бы! – саркастически засмеялась королева. – Нет, конечно, и они тоже. Но я отвечаю за надлежащее исполнение ими своих обязанностей.
– Ну ладно, мы снова отвлеклись. Так что же такое «язык», Ваше Величество?
– Ну… – протянула королева, – я думаю, что когда-то, в доисторические еще времена, люди осознали, что жить в коллективе безопаснее, чем порознь. То есть понятно, что в одиночку-то в полном смысле этого слова они никогда и не жили, но проявления индивидуализма встречались на каждом шагу. Итак, люди стали образовывать сообщества, а чтобы делать это было им легче, выработали средства коммуникации, поначалу, естественно, элементарные, но, главное, распознаваемые и запоминающиеся: жесты там всякие, возгласы, ворчание и прочее. Все это происходило само собой, постепенно и, вероятно, очень медленно, поскольку способность человека к речи – свойство отнюдь не врожденное, оно приобретается, потому что и рот, и зубы, и язык, и гортань, и глотка, и легкие имеют для нас прежде всего биологическую значимость, посредством этих органов мы пробуем пищу, потребляем ее, дышим, наконец. Да ведь и мозг первоначально лишь помогал нам приспосабливаться к окружающей среде, ну, там координировал движения, и лишь позднее (и до сих пор не у всех) стал озабочен мыслительным процессом. Таким образом, можно сделать вывод, что речь, язык суть социальные производные физиологических функций, и сам по себе индивид не в силах ни создать язык, ни изменить его. По крайней мере, так считается. Язык – это коллективный договор, и если мы хотим, чтобы нас понимали, нам приходится беспрекословно подчиняться законам языка, на котором говорит коллектив, и безоговорочно принимать все условности и абстракции, имеющие значимость в этом коллективе. Ведь мысли-то наши образуются с помощью все того же коллективного языка, образуются понятиями, логическими отношениями, грамматическими формами…