Эклога
Одна из лучших, самых алых, зорь над лугом.
Вот ветр проносится с ему присущим звуком,
Вот слышно, как запел рожок (с погранзаставы),
А вот – совсем вдали – аукаются кравы.
Как метроном, попукивает кнут.
Как одуванчик, пролетает парашют.
Матерый диверсант под номером трехзначным,
Весьма довольный приземлением удачным,
Вдруг сильно побледнел и с видом дурака
Поспешно принялся ощупывать бока:
«Похоже, где-то я бумажник обронил…
Ворона! Ротозей! – так он себя бранил. –
Пропали адреса конспиративных явок!
Плюс боевой комплект отравленных булавок!
И денег пачка, чтобы с болтунами водку пить!
Все растерял! Shit! Fuck! Что делать мне, как быть?
Ползком обратно пробираться до границы?»
Шпион внезапно слышит свист цевницы.
Вот крадется на звук и сквозь кустарник зрит:
Как лампочка, огнь на земле горит,
Пред пламенем младенец прыгает, и видно, что – Ванятка;
За поясом кнута желтеет костяная рукоятка;
Глаза стеклянные; как мокрый мел, власы;
Как медный бубенец, на шее прыгают часы –
Двенадцать черных цифр в эмалевом кружке,
Но стрелок нет… Шпион от зрелища в тоске.
Понятно, совесть пред убогим нечиста.
Меж тем Ванятка вновь соединил уста
С отверстиями. Свистом инструмента упоен,
В слезах выходит из укрытия шпион!
Ванятка зраком, как зверок, сверкает.
«Ты, верно, душегуб?» Шпион опровергает
сужденье пастушка тем, что сдается в плен –
ручонки вверх, дрожание колен…
Он признает Ванятки превосходство над собою
И сетует на жизнь, обиженный судьбою:
«Вперяясь в белый лист бумаги
до помрачения зениц,
успел я только черновик отваги…
зачем секундные порхают стрелки птиц?
Кто ж в юности не мнил, что родился героем –
Таким, какого еще не было на свете?
Но задохнулся ангелоид
Под колпаком стеклянной тверди!
Еще присутствует чернильная отвага,
Но странен стихотворства труд усердный.
Не много знал, состарился однако.
Уже не юноша, а просто смертный…»
Так восклицает иностранец, вовсе не шутя.
Во все глаза безмолвствует дитя.
Оливер перевел дух и посмотрел на слушателей. Четверо, и правда, безмолвствовали и, кажется, спали с открытыми глазами, а вот пятый… пятый, похожий на шимпанзе, одобрительно улыбался и показывал Оливеру поднятый вверх большой палец. Не успел Оливер обрадоваться, мол, надо же, нашелся у него почитатель даже в этом одиозном ведомстве, как шимпанзе вскочил с кресла и полез на сцену.
– Молоток! – закричал он, подступая к Оливеру с распростертыми объятиями. – Почти по-русски насобачился! Даже в рифму!.. Дай-ка я тебя обниму, братишка…
– Простите… Право, не стоит…– пробормотал смущенный (польщенный!) Оливер.