Ехал в трамвае, содрогаясь от озноба, чихая, держа бутылку за пазухой, горлышко то и дело высовывалось, кондукторша посматривала неодобрительно на, как ей казалось, нетрезвого пассажира.
Дома сразу же побежал в кухню, стал искать штопор. Тыкал в горлышко, не попадая, наконец вонзился в трухлявую пробку – стальная спираль провалилась в пустоту! Перевернул бутылку, потряс. Тряс, тряс… Пусто! Посмотрел на свет, уже в отчаянии, уже безнадежно… поставил бутылку на стол и заплакал, закрыв лицо грязными кровоточащими руками…
И вот, глядя, как Оливер заливается слезами, Эмилия приняла, наконец, решение подать на развод. Лопнуло у нее терпение. Достала ее такая жизнь – когда вроде и с мужем, а вроде и без. Днем он то в библиотеке, то в Лектории, домой возвращается поздним вечером, на четвереньках, проползает в угол, там падает на плед, который ему напоминает, нет, вы только послушайте, «вересковые равнины Нортумбрии». Господи, ну какая еще Нортумбрия? Хорошо, хоть деньги теперь в семью отдает, неплохо стал зарабатывать, а то ведь прежде и поворовывал у нее, прямо из кошелька. И воспитанием сына совсем не занимается, будто и нет у него сына-то. А когда трезвый (что бывает крайне редко), и закрыта библиотека, и не надо в Лекторий, то часами сидит за столом и смотрит в окно, господи, было бы на что смотреть, там же стена соседнего флигеля, слепая стена!
На суде Эмилия не стала обо всем этом распространяться, ограничилась стандартной формулировкой «не сошлись характерами».
Оливер с пониманием отнесся к инициативе Эмилии (что ж, если она так считает, ей виднее), кивал, слушая решение судьи. Конечно, он сознавал, что виноват перед женщиной, которая столько из-за него натерпелась, и в то же время испытывал какое-то странное безразличие ко всему происходящему. Он так устал от многолетних раздумий о смысле своей судьбы, о причинах, по которым она так и не состоялась в том виде, в каком, по его мнению, должна была состояться, устал от непрерывного употребления алкоголя, каковое является неизбежным следствием подобного рода раздумий, так устал, что ему было уже все равно: рядом Эмилия, нет ли…
Вскоре после развода мои родители разделили ордера. В результате размена Оливер получил комнатенку в квартире с коридорной системой (где-то на Крестовском острове), а нам с мамой досталась комната в коммуналке в центре города.
* * *
Из дневника переводчика
То ли получил он наконец долгожданный импульс, то ли просто нервы не выдержали (старенький все ж таки финик, можно даже сказать, древний), так или иначе, а только житья мне от него вдруг не стало, начал он меня преследовать повсюду, причем агрессивно: в подворотне, загородив проход, замогильным голосом просил огонька, а закурив, провоцировал драку; в уличной толпе якобы нечаянно наступал на ногу, тыкал локтем под микитки, нашептывал на ухо угрозы, что, вообще-то, было излишне – после разборки в кафе я решил не рисковать и действительно закинул рукопись на антресоли. По вечерам нигде не шлялся, если и выпивал, то дома; на радость жене (Машеньке, если не забыли) сидел с нею рядышком на диване, смотрел телевизор. Финик, однако, не унимался, то и дело звонил в дверь и выкрикивал наглую ложь: «Водопроводчик!», «Аварийная газовая служба!», «Госстрах!». Я не позволял Машеньке открывать. «Это, – убеждал я ее, – слуховые галлюцинации.»