«Но не всем же быть Бертранами де Борнами, – не унимался Болдуин. – Потерянное сие поколение...»
«Поколение!... Все юноши от сотворения мира – потерянные! Находят себя лишь те, кто себя ищет. Таковых же во всяком поколении на перстах перечесть можно... »
«Давай однако поговорим о сих конкретных виршах».
«О сих конкретных? Ты ведь знаешь, я солдат... Но со школы рыцарской еще помню определение прекрасного... погоди, как это там?.. «созерцание бесконечного в конечном», так ли?»
«Несомненно смысл искусства заключается в усилии приблизиться к бесконечному, воспроизвести блеск его... по возможности», – подтвердил Болдуин.
«Вот-вот. И ежели честен пиит, то и старателен в отделке виршей. Сей же Гаваудан тщеславится, более озабочен выглядеть, нежели быть, а уж как сплетена канцона – дело для него десятое. Вдобавок, промашки мастерства норовит представить изыском оного!»
«Г-м, тебя, стало быть, занимают взаимоотношения этики и эстетики? Forma и formositas... связь между сими понятиями завещали нам древние! У Алкуина, твоего соотечественника, в трактате «De Rhetorica seude vertutibus»...
«Алкуина не читывал», – уж отнекивался сэр Ричард, надоело ему, голова шла кругом.
«А мне, – настаивал Болдуин, – мнится, что автор как раз произвел чистосердечное излияние своего лирического «я». Не героично ли жертвовать красотами стиха ради искреннего излияния?»
«Ладно, довольно о сем предмете, – отрубил сэр Ричард. - Когда же принесут вино?»
И вдруг получил пинок в щиколотку! Воззрился гневно на присутствующих и уразумел, что Мадлен с Гавауданом, беззвучно хохочущие, пинают друг дружку ногами под табуретом, ему же досталось, увы, по ошибке. Гаваудан держал под табуретом еще и руку.
«Вот, значит, какая у него поэзия? – процедил сквозь стиснутые зубы. – Героическая, значит? Гаваудан, что же я не встречал вас на полях сражений? Участия вашего в ристалищах также не припоминаю. Вместно ли героическому пииту воспевать лишь чужие успехи? Я, кажется, к вам обращаюсь! Отвлекитесь!»
Гаваудан отвлекся и, не переставая улыбаться, отвечал:
«О да, работу спортивного комментатора нельзя, конечно, назвать творческой, но она много мне дала, я научился быть лаконичным. Позже моя поэзия усложнилась, пришли другие темы. А троицу вашу я всегда выделял. Где они теперь, Малютка Эд и... как его... ну ладно, забыл... что с ними сталось? Вместе вы здорово играли. Эдвард, кстати, иногда пропускал тренировки – известно ли вам, для чего? Чтобы при дворе Алиеноры Аквитанской послушать тогдашних молодых. И я поражался тонкости суждений сего внешне простоватого...»