«Ну, ты!.. – сказал сэр Ричард, поднимаясь, – плащ упал, белели проклятые подштанники (и плевать). – Эдварда не трожь!»
Но хотя и встал, и с воинственным видом, но решимости в себе не чувствовал, а чувствовал лишь усталость.
Сел, уронил кулак на колено. Огонь в очаге мигал, мигал.
«Что с вами? – вскричала Мадлен. – Вам нездоровится? Не следует в вашем возрасте толь распаляться!»
Тут в коридоре зашуршали соломою. Ворвалась, тявкая, собачка. Вошли виконт с виконтессою. Следом шел Иван с кувшином и рассказывал:
«Насилу-то заволокли в замок. Все пиявицу искал на себе. Умора».
Женский смех в ответ прозвучал толь низко и хрипло, что сэр Ричард вздрогнул.
И руки задрожали, и ноги. Пред мысленным взором возникло дрожащее сизое поле, дрожащая белая башня. На скаку оборотился – не было сзади подруги с красным от ветра лицом. Зато собачка завозилась как назло возле ног сэра Ричарда.
Болдуин и Мадлен со свитками в руках двинулись навстречу хозяевам замка.
«Виконтесса, не откажите в удовольствии, – лебезил Болдуин. – Вы неоднократно высказывали желание иметь в библиотеке «Etymologiarum» Исидора Севильского.
Из мрака прозвучало нечленораздельное.
«А у меня, – перебила Мадлен, – подарочек тоже неслабый. Вот, милая, чмок-чмок, заполучи «De imagine mundi» Гонория Августодунского. Ты рада? У нас для тебя приготовлено еще кое-что».
Выдвинул подбородок, приготовился встать для знакомства.
«Знакомьтесь, – тараторила Мадлен. – Это Гаваудан, покуда не очень знаменитый, но жутко талантливый».
«А кто сей? – спросил хриплый голос и – о Боже милостивый! – сэр Ричард едва не упал с сундука! – пред ним стояла карлица, плосколицая, с крюковатым носом, за кончиком коего следили оба выпученных глаза. Хилые ручки из огромных воронкообразных рукавов тянулись к сэру Ричарду. Вскочил, вспомнил, что плащ на полу, нагнулся, стал шарить – проклятая собака утащила, не иначе! Стоял в неприглядном белье, без оружия...
«Кто сей?» – повторил голос. Мадлен шепотом пояснила. Лицо по мере слушания осклаблялось, блеснули при свете очага янтарные (гнилые) зубы.
«Великана победили? – неотрывно глядела на кончик носа своего. – И теперь на родину собираетесь? Carere patria intolerabile est».
Не ведал, что и ответить. Отвращение, преодолеть каковое не находил силы, не позволяло поднять взор. Мадлен подхватила под руку, усадила на сундук.
«Что она сказала? – спросил, задыхаясь. Мадлен перевела.
«Каков же муж? Где он? Почему в тени?» – размышлял в смятении.
Расселись за табуретом и распознал мужа, сей, в подростковом панцыре, кивнул учтиво.