Елена и осваивала машинку, тыкала поначалу указательными, а вскоре и остальными, любовь делала ее нечувствительной к усталости.
Она отворяла мне, растрепанная и смеющаяся, запахивала на себе распахнутое, вела по длинному коммунальному коридору в их комнатушку. Приходилось окликать Федосея три или четыре раза, прежде чем он отрывал взгляд от листа бумаги, склонясь над которым бормотал свои строчки. Елена убирала со стола машинку, отодвигала рукописи, чтобы было куда ставить чашки, уходила на кухню за чайником.
– Ну что, Федосей, писать трудно? – спрашивал я, втайне надеясь услышать: ох, не говори, совсем замучился.
– Да нет, нормально, – отвечал Федосей, глядя с рассеянной улыбкой мимо меня.
А потом приходили и другие однокашники: Виктор Аккуратов с умной миной, здоровенный Тобиас Папоротников с гитарой, Генка Флигельман с девушками, и тогда мы скидывались, бегали за бутылками в низочек на углу Фурманова и Чайковского, развлекались танцами-шманцами и шурами-мурами.
* * *
Ну, и хватит о себе пока что. Снова предками займемся. Вот имеется еще такая история про сэра Эдгара Слабоумного.
Сэр Виллиам прокашлялся и начал:
«Со дня творения сей варварский народ изнывал от зноя в пустынях, но вот некоторое время тому переместился в области попрохладнее и, как насекомые, быстро-быстро там размножился. Когда же сообразили, что числом как никто несметны, вознамерились подчинить себе Вселенную. Глумливо похваляются, что безжалостным избиением почистят грешный, грязный сей мир. Руссию и Польшу разорив, стоят уж на пороге Алеманнии. Они желтоликие, с приплюснутыми носами, и все, как один, страдают косоглазием, туловом толсты и пешие относительно неуклюжи по причине короткости ног. Зато на конях скачут баснословно резво. Чрез реки и озера переправляются на кожаных надувных лодках. Доспехи у них шиты из ослиных шкур, думаю, дубленых, и на груди у всякого пластины из твердых сплавов, а спину не велят им начальники беречь, чтобы и помыслить о бегстве не посмели. Мечами машут с частотою несусветной, луки мощностию не уступают лучшим аглицким, вдобавок, наконечники стрел обмазаны ядом...»
«Так они вероломнее сарацынов, что ли? – уныло спросил сэр Эдгар. – Я слыхал, что изобретены стрелы со смещенными наконечниками, небывало вредоносные при поражении, но применять таковые не решается ни одно христианское государство, дабы не прослыть нарушителем конвенции европейского рыцарства. Быть может, употреблением сих наконечников токмо и возможно противустоять сатанистам? Прости, Виллиам, я перебил.»