Спускались по винтовой каменной. Из пиршественного зала слышались клики, бряцание струн. То сын с наперсниками бился кубком о кубок. Там же, верно, и Цецилия. Не сводит с чада очарованных очес. Не в отца сынок, не оспоришь. Единственная утеха в замужестве незавидном. В свои осьмнадцать верховод юношества. С майским призывом сбирается в крестовый поход. Цецилия попустительствует вакханалиям, перемигивается с юными бражниками, то и дело удаляется с иными в закутки под предлогами, ну, например: «Томас, деточка, в коридоре светоч потух, запали, сделай милость, я покажу, где!» или «Майкл, мальчик мой, проводи в кладовую, одной боязно, там мыши!»
Когда шествовали мимо пиршественного зала, она и высунулась, краснощекая, с глазами блестящими, свеща в руке сияла.
«Сэр Виллиам, уже уезжаете? Что так быстро? Не рассказали о жизни столичной...» - пошатнулась, ноги расставила как... как... ть-пфу!
И не ведает, что конец света приблизился. Ну, а коли доведается, что тогда? Все равно не поверит. Ведь женщина.
Надеялся, что, будучи увлечена общением с молодежью, вернется она в пиршественный зал. Цецилия однако не отстала, вышла следом во двор. На морозе нимало не поеживалась в тунике с вырезом. Ухмыляясь, изрыгала в лицо сэру Виллиаму клубы винного пара. Двусмысленную свещу держала в кулачке торчком - безвидным было пламя при свете зимнего полдня.
Покуда валеты седлали коней, сэр Виллиам повествовал потешное о жизни столичной, перемежая хохот кашлем, но сэр Эдгар не слушал. Озирал на прощание тесный дворик: стены из глыб, дубовая скамеечка, тополь с желтою кроною (не облетела пока еще)...
Выехали из ворот, сэр Виллиам заторопился к Матильде младой, каковую сделал хозяйкою замка сразу по смерти жены предыдущей, а сэр Эдгар направился в сторону леса. К морю не хотелось, ветреный выдался день. И раздражало: верещатники уж очень сребрятся, больно глазам. А в лесу полутемно, с изморозью изумрудно, и не холодно, а вот как раз хорошо.
Не будучи храбрецом, прогуливаться любил все же в одиночестве. Лес по обочинам был вырублен, и сэр Эдгар успевал загодя заметить встречного. Тотчас поворачивал обратно. Стыдился, конечно, трусости своей, но супротивление оказывать не умел, – никогда не брал в руки меч, даже деревянный учебный. Усталым себя чувствовал, сколько себя помнил. Сызмала донимали приступы тошноты, неурочное мочеиспускание. Словом, не боец, не воин.
Это еще повезло со временем, внутри коего родился и жил. Тихо было тогда в Нортумбрии, шотландцы границу не нарушали. А может, и нарушали, да никто из рыцарства окрестного за помощью к сэру Эдгару не обращался, знали: проку от него практически ноль.