А некий прозаист накропал роман из доисторического прошлого, – действие разворачивалось на цветущих равнинах Арктогеи, где статные белокурые скотты сражались за свои исконные территории с низкорослыми чернявыми номадами. Денег на издание автор не нашел, посему пересказывал любопытствующим содержание романа в трактире Барнета, ну, а где же еще, за кружкой доброго эля (вернее, за кружку).
Тимоти, слыша эти и подобные этим бредни, только головой качал. Он, конечно, не был таким ученым, как иные его посетители, зато повидал мир и привык оценивать людей по их поведению в экстремальных ситуациях (шторм, абордаж, бунт), а не по этническим признакам. Шовинисты его раздражали, особливо чиновники из городской администрации, ни разу в жизни не нюхавшие пороху, однако в споры с ними не вступал, здравый смысл подсказывал помалкивать. Да и некогда было ему вдумываться в ахинею, которую несли, занят был упрочиваньем материального благосостояния, ведь Рэчел родила ему дочку Беату, и следовало позаботиться о будущности малютки. Ему по-прежнему удавалось радовать состоятельных патриотов шедеврами суровой национальной кухни. К тому же всегда мог предложить крамольные трюфли, или чашечку кофею, или снабдить виргинским табачком, из-за чего пастор Леннокс, когда пребывал в трезвом состоянии, бранил его за беспринципность. Тимоти отвечал невозмутимо, что гастрономические сии изыски нужны для ради конспирации, дабы иному проанглийски настроенному посетителю не показался тенденциозным подбор блюд, но все это до поры и до времени, а уж когда, наконец, восстанем и победим, вот тогда никаких уступок гурманствующим космополитам! Токмо овсянка! И ничего окромя!
Леннокс ворчал недоверчиво, но виски оказывало действие, и соглашался отведать чего-нибудь эдакого, пусть даже и заморского.
Интересно, что среди домочадцев пастор не находил понимания. Дочь сызмала ненавидела его, поскольку на глазах у нее ежедневным тиранством свел в могилу кроткую жену свою. Долго скрывала Рэчел истинные чувства к папаше, являя по видимости пример дочернего послушания, но как только вышла за Тимоти, так и пременилась разительно. В перепалках отца с мужем всегда вставала на сторону последнего. «Глохни, старый дуралей!» – орала на Леннокса. Прилюдно выражала недовольство, сколь прожорливым выказывает себя казалось бы ветхий днями. «Чтоб ты подавился, дармоед!» – говорила, ставя перед ним тарелку. В пренебрежении к деду воспитывала и златокудрую Беатку. Наущала девочку обращаться к нему не иначе как «сталый дулалей» и по сто раз на дню спрашивать: «Куда девал нашу бабушку?»