Во мне вновь ожили опасения относительно намерений Клеманс покинуть меня, а также мысли о том, что она пребывает в твердой уверенности в том, что я завишу от нее и что она держит меня под башмаком, какое-то мгновение я колебался, качаясь, словно на качелях, между этими неприятными соображениями, а затем я резко обернулся к ней и крепко схватил ее за руки чуть повыше запястий.
— Да! Да! — воскликнула она. — Иди ко мне! Накажи меня!
И я ей повиновался, чему был несказанно рад, ибо счел, что мне очень и очень повезло.
* * *
Мы вернулись в Париж из Версаля поездом, явно питавшим жгучую зависть к Восточному или Сибирскому экспрессу.
— Мне остается дописать еще несколько страниц, — сказала Клеманс. — Я закончу, как только найду подходящее место для моего дорогого амулета, приносящего удачу, для моего леопарда.
— В последней главе, которую ты мне прочла, речь ведь шла о том, что цветочница из бара, привлекшая внимание египетского миллиардера, покинула свою комнатушку на чердаке в Батиньоле и сменила ее на роскошный дворец на берегу Нила? Если я не ошибаюсь, ты оставила ее возлежать на шкуре леопарда, в то время как служанка, помахивая опахалом, пытается «подарить» ей хоть капельку прохлады?
— Не может быть и речи о том, чтобы я ввела в свое повествование какой-то мираж… И речи быть не может о том, чтобы даже под воздействием каких-то чар любить мертвое животное, чья шкура служит ковриком и лежит около кровати. Мне нужен живой зверь, и только! Я не хочу смущать или вводить в заблуждение моих читателей!
— Но я бы исправил эту ошибку, Клеманс. В чем проблема? Например, можно предположить, что у твоего богатого нубийца в огромном парке на берегу Нила есть что-то вроде зверинца, расположенного в зарослях бамбука. Хозяин отправляется в эти заросли по вечерам, чтобы поговорить со своими дикими кошками. Он подзывает леопардов одного за другим, причем у каждого есть свое имя, а придумала эти клички по его просьбе твоя цветочница. И вот когда спускается ночь, когда по небу вдруг пробегает тень и оно мгновенно темнеет, обретая оттенок фиолетово-черных чернил, тогда в ночи не остается никакого иного источника света, кроме желтовато-золотистых огоньков глаз леопарда.
— Любить, — сказала она с придыханием, — это читать в ночном мраке души другого человека, как при свете дня.
— Ты, вероятно, закончишь книгу на этой неделе, и мы с тобой отправимся в какой-нибудь забытый Богом и людьми уголок поправлять наше здоровье.
— Да, в такой уголок, чтобы там не было ни единой живой души, кроме нас с тобой. Там, правда, должна быть вода, чтобы мы могли умываться… Хм… Как бы мне хотелось стать хозяйкой гостиницы «Золотой орех»! Знаешь что? Не ищи больше квартиру в Париже.