На нём было повседневное облачение священника – офицерский китель без знаков различия, только серебряное копьё лежало, как подобает, поверх одежды. Традиция предписывала духовным лицам носить знаки веры явно, а мирянам, напротив, скрывать их. Впрочем, мало кто соблюдал сейчас эти правила.
Ландвин поднялся на кафедру и встал, опустив веки и сложив руки на груди. Он ждал, когда закончится песнь. Ни тени удивления, ни единого признака тревоги не выразило его лицо: очевидно, он знал, что увидит в храме марйанне. Он впервые выступал перед такой взыскательной аудиторией, но был слишком опытен, чтобы поддаться волнению. Кроме того, он не знал многого из того, что знал Данкмар, и в силу невежества боялся меньше, чем стоило… Данкмар подавил порыв злобы. Больше всего в жизни он ненавидел минуты, когда не владел ситуацией. Видеть перед собой в это время Фрея, самовлюблённого и готовящегося воспламенять сердца, было мучительно. «Нет, — сказал себе Данкмар, — нет, всё это мне на пользу. Пусть Ландвин произнесёт лучшую из своих речей».
Ведь он и впрямь был хорош в своём деле, отец–командир Фрей: превосходный декламатор, талантливый проповедник, видный теолог. И знающий демонолог, хотя эрудицию в этой сфере он демонстрировать не стремился. Демонстрировать он предпочитал артистизм, и Данкмар всецело одобрял это. Люди, заполнившие сейчас собор, пришли более на концерт, чем на молитву – что отец Фрей прекрасно понимал. Он этим гордился. Он был не каким‑то там ограниченным, невежественным попиком, а настоящей звездой духовности. Его искусством восторгалась интеллектуальная элита эпохи. Он сожалел лишь о том, что проповеднику в храме нельзя аплодировать и дарить цветы – но и без того наслаждался восхищением публики в полной мере. Он не был шокирован, узнав, кто подчас оказывался среди его публики… Человек, знающий, чего он хочет от жизни. Такие Данкмару всегда импонировали, хотя дела с ними он вёл нечасто.
Воцарилась тишина. Канторша повернулась к священнику, и тонкая рука её взметнулась в воинском приветствии. Ландвин отсалютовал ей в ответ и обратил взгляд к собравшимся. Полуседой, светлолицый, вдохновенный и отрешённый, он был необычайно похож на марйанне.
— Братья и сёстры мои, соратники и соратницы в неусыпном бдении!.. – в прекрасной, тонко выверенной акустике собора его ровный и сильный голос звучал идеально: звук как будто рождали сами стены.
Данкмар откинул голову, сделал подобающее выражение лица и попытался расслабиться. Ландвин умел привлекать внимание; сейчас это было как нельзя кстати.