3
Малике заболела. Врачи нашли у неё двустороннее воспаление лёгких. Несколько дней она лежала с высокой температурой. Даже сам Абдылхафид две ночи просидел у постели дочери, не смыкая глаз. Болезнь Малике ещё больше озадачила его, не говоря уже о Фатьме-ханум, которая не находила себе места.
Наконец кризис миновал. Малике чувствовала себя лучше, хотя была ещё очень слаба. Но той тихой радости возвращения к жизни, которую обычно испытывает выздоравливающие, она не ощущала. Целыми днями она молча лежала в постели, отвернувшись к стене и прикидываясь спящей, когда кто-нибудь входил к ней в комнату. В сердце не проходила поющая боль, единственным желанием было, чтобы никто не прервал сладостного и горестного мысленного общения с любимым. Сколько писем она написала ему, сколько переговорила с ним, какие планы освобождения — часто ценой собственной жизни — строила! Никогда прежде Малике не задумывалась над смыслом своего существования. Она просто жила. Жизнь была полна движения, света, запахов земли, цветов, травы и дождя, красоты природы, среди которой она росла, и чего-то незнакомого, манящего и далёкого, как самая дальняя звезда, к чему стремилась её душа. А теперь Малике физически ощущала пустоту вокруг себя. Во имя чего и зачем жить? Ахмеда нет, и никто ей больше не нужен. Из года в год — пока не состарится — она будет бесцельно бродить по этим комнатам, выговаривать прислуге, есть, пить, ложиться спать… Зачем?..
Дверь приоткрылась, вошла Фатьма-ханум. Стараясь неслышно ступать, она подошла к кровати и робко проговорила — она почему-то робела перед своей притихшей, повзрослевшей за болезнь дочерью:
— Доченька, тебе пора поесть. Ты всё дремлешь и дремлешь…
— Я не сплю, мама, — сдерживая досаду, Малике повернулась к матери и вдруг как-то по-новому увидела страдающие, виноватые глаза, постаревшее лицо с резкими бороздами от крыльев носа вдоль щёк, и тёплая волна жалости нахлынула на неё. — Мамочка… мама! — только и могла произнести Малике. Она обняла мать и, как в детстве прижалась щекой к её щеке.
Взволнованная порывом дочери, с затуманенными от слёз глазами, Фатьма-ханум поглаживала её по спине, по волосам.
— Поговори со мной, доченька, не молчи, у меня тоже женское сердце, я тебя пойму…
Малике вздохнула.
— Что говорить, мама, ты же сама всё знаешь… Если у меня отнимут Ахмеда, я не буду жить. Зачем?..
Спокойно, без вызова и надрыва говорила Малике, и это спокойствие не оставило сомнения в её решимости, насторожило Фатьму-ханум. Она испуганно воскликнула:
— Не надо, дочка, грех это! Не всё ещё потеряно, дай мне подумать…