– Вот это место, – сказал Лаялс, отворачиваясь от ветра, в попытках прикурить сигарету.
– Не далековато от города?
– Это всего лишь место. – Лаялс, Джордан и Левий смотрели на черное надгробие. – Здесь мы последний раз были с Ремом вместе.
– Барбара Локидж, – прочитал Джордан. Время стерло даты жизни этой женщины.
– Всего лишь место, – повторил Лаялс. – Мы опустили в землю пустой гроб. Придумали имя…
Теплый ветер качал деревья. Дождей не было слишком долго, и комья сухой земли, разбиваясь, обдавали собравшихся пылью. Рем молчал. Его ряса пропиталась потом и привлекала десятки мух. Лаялс копал. Молодой, темноволосый и все еще стройный. Маккейн стоял чуть поодаль, держа на руках заснувшего младенца. Не запертая дверь в заброшенной церкви хлопала от ветра. Пахло жасмином и перегноем.
– Думаю, достаточно, – сказал Рем, помогая Лаялсу выбраться из могилы. Они принесли из машины деревянный гроб, который купили в похоронном агентстве на окраине города. Гроб упал на дно могилы, подняв очередное облако пыли.
– Когда-нибудь мне придется рассказать ребенку, кем была его мать, – сказал Маккейн.
– Надеюсь, что нет. – Рем взял лопату и помог Лаялсу закопать могилу и водрузить поверх свежего холмика неказистый памятник с именем и фамилией.
– Уверен, что не нужно было написать дату жизни? – спросил Маккейн. Лаялс покачал головой.
– Ладно. Ты адвокат…
Они снова замолчали. То ли минута молчания, то ли неловкость…
– Вам пора, – сказал Рем Лаялсу и Маккейну. Ребенок проснулся и начал кряхтеть, пытаясь избавиться от старой простыни, в которую был завернут.
– Что теперь будет? – спросил Лаялс, когда он и Маккейн подошли к машине.
– Мы вернемся в город, и ты уладишь все, что касается меня, моего сына и всей этой чертовой истории.
– Я имею в виду, что теперь будет с нами, Джейкоб?
– С нами? – Ребенок заплакал. Маккейн положил его в машину. Закрыл дверку. – Теперь ты принадлежишь моей семье, Кинсли.
– До этой ночи я бы тебе возразил.
– До этой ночи я считал тебя своим другом.
Они сели в машину. "Мерседес" рванул с места, поднимая позади себя клубы пыли…
– Двадцать лет я хранил эту тайну, – сказал Лаялс, прикуривая от истлевшей сигареты новую.
– Почему же сейчас решил нарушить молчание? – Левий оглядывался по сторонам, ища подтверждение услышанной истории.
– Потому что так хотел Рем. Потому что об этом меня предупреждал Старик…
Дени Маккейн. Если кого-то Лаялс и боялся в своей жизни, то этим кем-то был именно этот старик. Кто-то говорил, что до того, как перебраться в Калифорнию, он играл в чикагском джаз-бэнде, кто-то говорил, что был гангстером и сутенером, а кто-то даже уверял, что старик в молодости знал самого Альфонса Капоне и даже был его правой рукой. Одним словом, человек – история, человек – легенда. Властный, жесткий, решительный. Город по праву принадлежал ему, и, видит Бог, город был в надежных руках. Еще будучи мальчишкой, Лаялс мечтал, что когда-нибудь судьба сведет его с этим человеком и даст возможность пожать ему руку и испытать на себе этот твердый, решительный взгляд. Возможно, именно поэтому, он, после окончания института, принял решение устроиться в одну из дочерних строительных фирм Маккейнов, отклонив другие, более стоящие вакансии. Он работал, как проклятый, отдаваясь своей работе всецело, готовый сгореть сам, но сжечь все, что может встать у него на пути. Работа стала его страстью, его любовью, его самовыражением… Когда он получил приглашение на банкет в честь юбилея Старика, то, сняв все свои сбережения, заказал самый дорогой костюм, который можно было купить в городе. И еще женщина. Да. Ему нужна была женщина, которая привлекала бы к себе внимание своей красотой и неприступностью. Костюм и спутница – вот залог хорошего стиля. И еще немного удачи. А удача всегда сопутствовала Лаялсу. И вот он на банкете. Жмет Старику руку. Смотрит в его серые глаза. А кто-то подходит к ним и говорит, что он, Лаялс Кинсли, самый молодой и самый талантливый из всех юристов этого города.