Возок прогромыхал по мощеной дороге и подкатил к широкому двору перед огромным дворцом с белыми полуколоннами и мраморным крыльцом. Посередине двора на высоком постаменте красовался памятник императору Павлу, а прямо напротив дворца стоял новый двухэтажный дом.
«Здесь Минкина и живет, – вспомнила Наталья рассказы тетки, – пока графа в поместье нет, здесь она и развлекается».
Елизавета Андреевна давно рассказала ей о «змее», окрутившей ее сыночка, и прокляла тот день, когда Аракчеев купил у разорившегося помещика Шляттера дворню, среди которой оказались и кучер Минкин с молодой женой Настасьей. Тетка говорила, что в «змее» текла цыганская кровь, поскольку была та черноглаза, смугла и в постели так горяча, что дворовые мужики, которых она всех перепробовала, с ума сходили от этой деревенской Клеопатры. Тридцатилетний Аракчеев, слывший мужчиной с большими потребностями, конечно, не пропустил восемнадцатилетнюю красавицу и допустил до своего ложа. Тут уж Настасья постаралась, проявив все свое умение, только никто графа не предупредил, что его новая наложница к тому же умна и хитра, а когда он это понял, жить без Настасьюшки уже не мог.
Сестры Ветлицкие, все как одна, были некрасивы, и свою грубую, топорную внешность передали детям. Глядя на портрет графа Аракчеева, висевший в гостиной дома его матери, Сикорская с сожалением убедилась в их семейном сходстве. Поэтому она понимала, что почувствовал почти уродливый по светским меркам Алексей Андреевич, когда красавица Настасья начала преклоняться перед ним. Теперь дело было уже не в постели, хитрая крестьянка задела самое глубинное – оскорбленное самолюбие бедного некрасивого человека, пробивавшегося в жизни через такую грязь, что богатеньким красавцам и не снилось.
Тетка рассказывала, что Минкина каждую ночь, обслужив барина, ложилась спать на подстилке под его дверью, охраняя покой и сон Аракчеева. Она ловила каждый его взгляд и, если видела хоть малейшее недовольство, заливалась слезами, а потом часами, стоя на коленях, вымаливала прощение. Но самое главное, она выказывала своему любовнику такое же рабское почтение, какое он сам выказывал венценосным хозяевам.
«Бедный кузен, ползать на брюхе перед господином – не самое приятное занятие, – подумала Наталья, – а если перед тобой никто не ползает, то совсем затоскуешь. А вот когда такая Минкина трепещет перед тобой, стоит в твоем присутствии, спит под дверью, вот тут больная душа и поправится, вздохнет с облегчением – не только ее сапогом в морду тычут, но и она может сделать то же самое».