Улыбка Твида напоминала нервный тик. Она появлялась в уголке рта, как будто его подцепляли за губу крючком, и тут же исчезала, сменяясь обычным брюзгливым выражением.
С ним пришли двое подручных: агент для связи с печатью, в белом костюме, и административный ассистент, в черном. Оба остались в баре, где сидели рядышком и помалкивали. Казалось, что они оглядывают зал, но на самом деле они не сводили глаз с Твида, который не обращал на них внимания. Все трое явились без жен, хотя были примерными семьянинами из пригорода. Этот вечер был для них слишком важен, хотя с виду казалось, будто они просто бездельничают, развлекаются без жен.
Рядом с Валентино сидел Додж. Мотли провел с ними некоторое время, а потом поднялся наверх в последней попытке принудить Сиам отпереть дверь. Между Валентино и Твидом располагался Барни. К их столику один за другим подходили люди, чтобы поприветствовать Твида.
— Привет, Гарланд! — звучало всякий раз вполне по-компанейски, однако никто не хлопал Твида по плечу, так как все знали, что он не любит, чтобы его трогали; никто не протягивал руку, так как все знали, он не терпит рукопожатий.
— Привет, Датч, — отвечал Твид тихим, невнятным голосом, который, однако, разносился достаточно далеко — потому, наверное, что все вокруг замолкали, стоило ему открыть рот. Говоря «Датч», Твид подразумевал известного гангстера времен «сухого закона» голландца Шульца — безжалостного бандита, в конце концов нашпигованного свинцом в ловушке, устроенной человеком, которого он считал своим другом. В голосе Твида не было иронии, и почти все воспринимали такое приветствие как дружеское.
Красотка с раскосыми глазами, бывшая любовница журналиста, распространяющего светские слухи, тоже сказала: «Привет, Гарланд». Ее тон говорил о том, что ему стоит только набрать номер ее телефона — и гарантирована бездна наслаждений.
— Привет, Датч, — ответил ей Твид, как любому другому.
Седеющий щеголь, бывший политический связной мафии, прибавил к приветствию вопрос: «Как дела?» Он имел отношение к игорному бизнесу в Нью-Йорке и Лас-Вегасе, но, когда ему хотелось по-настоящему рискнуть, вкладывал деньги в бродвейские мюзиклы.
— Привет, Датч, — процедил Твид, — прекрасно.
Перед Твидом стоял стакан с напитком «севен-ап», к которому он не притронулся ни разу за весь вечер. Твид начинал как провинциальный адвокатишка, но потом ему наскучили узость практики и банальность окружения. Он отправился в Нью-Йорк, чтобы сделать себе имя и расширить свой культурный горизонт. Вскоре крупнейшие имена шоу-бизнеса, делавшие аншлаги и в свое время заставлявшие его смеяться, плакать и аплодировать, перестали удовлетворять. Постепенно он начал ставить собственные бродвейские хиты. Серьезные критики не без оснований полагали, что по содержанию любой хит Твида никак нельзя считать выдающимся произведением. Сначала подобная критика лишала его сна, сейчас же он и в ус не дул. Он, как и любой неглупый человек, понял, что такое Бродвей. В редкие моменты праздности он даже получал удовольствие от невежества критиков.