Выражаяся терминами литературы «сегодня», мы ждем синкретических, новых форм, не разложенных на новую поэзию и на новую прозу; о формах таких своевременно ныне поставить вопрос: суть ли формы такие «литература» в том смысле, в каком мы приемлем ее?
Письменность древних периодов жизни являет такие гротески. Действительно, чем являются Веды? Собранием гимнов, молитв, прорицаний, мировоззрительных записей, стихотворений. И, между прочим: в Ведических гимнах уже налицо и все признаки более поздней лирической формы. Но только ли эти гимны словесность? Конечно же, нет: они лозунги взгляда на мир наших праотцев, драматизирующие картину действительности. И они же — гротески по отношению к более поздним канонам отчетливо сформированной лирики.
Отображение в слове огромного мирового потока, который вдруг хлынул на нас мировой войной, революцией экономической жизни и кризисом сознания,— отражение в слове огромного мирового потока не совпадает, конечно же, пунктуально с октябрьским переворотом, воспринятым по времени Пулковской обсерваторией; если этот переворот — отражение назревающей мировой революции, то симптомы его должны были выступить раньше во всем; и между прочим — литературе; трудно думать, что признаки эти исчезли в литературе с исчезновением эпохи военного коммунизма; обозреватели литературы «сегодня» порой полагают обратное, когда они требуют появления революционных романов немедленно, вслед за моментом наружного выявления революции; а между тем: революция созревала года; и продолжится — многие годы она. Произведения, отражающие октябрьский переворот, могут явно созреть не так скоро, как хочется им: «октябрь» созревал очень долго; он зрел в многих «маях»; конечно же, не под формами революционных романов с «октябрьской» начинкой созреет роман революции формой, ломающей формы теперешней традиционной словесности.
Споры о творчестве современных писателей коренятся на очень поверхностном взгляде на творчество слова; ломаются копья по поводу старых каркасов словесности, а не по поводу тех процессов, которые протекают под внешними формами.
Анализируя форму и ставя прогнозы о формах, всегда загоняли себя в тупики очень ложных прогнозов; примером такого прогноза помнилась мне брошюра Богданова[897]. В ней автор пытался вскрыть форму, в которую отольется поэзия пролетариев; и — пророчествовал: простые-де ямбы свойственны пролетарским поэтам; действительность опрокинула прорицания Богданова; очень сложными ритмами запульсировала поэзия пролетарских поэтов.
В классическом ямбе имеем мы дело с тенденцией метризировать ритм; метр — продукт жизни ритма; он, так сказать, есть товарное производство энергии творчества, явно, культуре, построенной на фетишизме товарного производства, естественна статика метризованных традиционных хореев, анапестов, ямбов, где эти размеры — продукт формы статики; сама же статика — только продукт динамической, т.е. ритмической жизни; обобществление орудий труда переносит центр тяжести от культуры товаров, продуктов, статических форм к трудовым динамическим ритмам: поэтому в лирике, отражающей эту культуру, ритм должен сказаться в тенденции высвобождения от канонических метров; Богданову как марксисту должно бы быть ясно все это; и потому ожидания его, что поэзия пролетариев скажется в традиционном метрическом ямбе продукт безнадежно поверхностных, нарочитых, рассудочных мудрствований, не оправданных жизнью; во имя каких-то абстрактных причин самый ритм пролетарской поэзии в своих домыслах обуржуазил он; но действительность за ним не пошла.