Если б он познакомился с работами специалистов, трактующих эволюцию русского ямба, то явно увидел бы он, что эволюция эта эпохи Державина до модернистов являет собою картину динамизации ямбов в них бьющими ритмами вплоть до выпрыга ритма из канонической формы в свободно ритмической строчке, вполне соответствующую вырыву революционной энергии из оков буржуазного рабства[898].
Революционные симптомы в стихе назревали еще в дореволюционное время в поэзии Александра Блока, Верхарна и пр.; и преступалася грань меж поэзией и прозой, стремящейся в предреволюционном периоде к ритмической форме: у Ремизова, у Андреева мы отчетливо видим стремление вырваться из установленных прозаических форм: от символистов до футуристов включительно видим мы зреющую революцию в динамизации формы: в том сказывалась атмосфера грозы.
Нам смешны указания на то, что процессы революционной эпохи нашли отражение себе в традиционном романе: такой роман изжит; новаторские попытки дореволюционного времени отжили в единственном смысле; традиции литературы вчерашней еще не доломаны в них; отрицать точку выпрыга в них из канонов — смешно: эта точка должна в них расшириться до пространства, слагающего воистину новые формы. Поэтому возвращение вчерашних бытовиков к отражению революции в установленных канонах словесности в пику писателям, углубляющим бунт самых форм, уподобляемо лишь испугу и утомлению революционными ритмами; схватываться за «роман», когда самый роман у такого живого писателя, как Максим Горький, уже превращается в дневники сознаванья, — значит гипертрофировать литературное нэпманство; сам роман — дореволюционная форма, отчетливо распадавшаяся под напорами зреющего революционного ритма в дореволюционное время: и прав Шкловский, указывавший на замену романа особою формою индивидуального дневника (пример — Горький)[899]; в индивидуальном сознании революционная драма правдивее отражает социальный переворот, чем в написанном по рецепту и прописи социальном романе.
Требование наличности социальных плакатов в произведении словесного творчества есть продукт близорукости; социальное отражение обнаженное в индивидуальных движениях сознания; в интимнейших заявлениях писателя подымается и неприкрытая социальная подоплека.
Естественно полагают, что творчество пролетариата говорит не о «я», а о «мы» коллектива; но «мы» коллектива ткачей отразится полнее тогда, когда ткач нам правдиво расскажет о субъективнейших переживаниях своей жизни, и в них отразится наш взгляд коллектива; не отразится никак он в искусственно заданном лозунге: «Мы-де, ткачи...» Ткач в поэзии вполне себя выразит там, где забудет он думать о том, что он ткач: тут-то вот, в обнажении от прописи социальной риторики обнаружится «мы» коллектива в нем.