Согласимся, что у пролетариата особая идеология, но что дает право русским писателям, русской интеллигенции заявлять о своем всемирном значении?
Достоевский в политике был утопистом-реакционером, но он гениально чувствовал сердце русской интеллигенции, свое собственное сердце, и проникновенно, истинно пророчески раскрыл его в речи о Пушкине. Именно здесь, этими словами о русском интеллигенте он вызвал восторг в той огромной толпе, которая его слушала, потому что задел ее сокровенную святыню.
«Мы с полной любовью приняли в душу нашу гении чужих наций, всех вместе, не делая преимущественных племенных различий, умея инстинктом почти с самого первого шагу различать, снимать противоречия, извинять и примирять различия, и тем уже высказали готовность и наклонность нашу, нам самим только что объявившуюся и сказавшуюся, ко всеобщему общечеловеческому воссоединению со всеми племенами великого Арийского рода. Да, назначение русского человека есть бесспорно всеевропейское и всемирное. Стать настоящим русским, стать вполне русским, может быть, и значит только (в конце концов это подчеркните) стать братом всех людей, всечеловеком, если хотите».
На этом слове брызнули рукоплескания...
Душа русского интеллигента по природе своей интернациональна. Подлинное лицо истинной русской культуры есть отсутствие своего, особенно, единственного, и при этом сочетание многообразия и многоличия не только всеевропейского, но и восточного, особенно в музыке и философии. Ведь даже наше славянофильство, даже в своем преодолении Гегеля вышло из «Философии откровения» Шеллинга.
Тот же самый поэт, который дерзновенно вручал России скипетр Дальнего Востока, о себе признавался:
Я все мечты люблю, мне дороги все речи,
И всем богам я посвящаю стих.
И здесь он оказался кровным пушкинианцем, рожденным от Пушкина Протея...
А закруженный до смертной усталости вихрем революционной метели, которая задушила его рукавом своих метелей, Александр Блок напрягал свой голос, как бы вослед пушкинской речи Достоевского:
Да, так любить, как любит наша кровь,
Никто из вас давно не любит.
Мы любим все — и жар холодных числ,
И дар божественных видений,
Нам внятно все — и острый галльский смысл,
И сумрачный германский гений...
Мы помним все...
Октябрьская революция окончательно раскрыла наши глаза. Да, России нет, она умерла, мы сами убили свою мать-отчизну. Но мы поняли, что эта смерть — живая, роковая, священная. Завет нашей матери — всечеловечество, Восток и Запад, единый союз народов.
Мы — всечеловеки, а не сверхчеловеки Ницше и не христианские смиренники Достоевского. Аморальный человек с его культом породы и силы, белокурого зверя, и христианин, странник и пришелец на земле, с его любовью к слабому и бесплотному — те антитезы отживающей культуры, которые ее разделяют в безвыходном отчаянии. Оба эти идеала истлевают, как изношенная одежда, поеденная молью...