Масса русской интеллигенции считала октябрьскую революцию похоронами России по первому разряду, пели отходную, писали «молитвы о России»[900], об ее спасении...
Это гениально очертил Блок в тех же «Двенадцати».
А это кто? — Длинные волосы
И говорит вполголоса:
— Предатели
— Погибла Россия.
Должно быть, писатель —
Вития...
Удивительнее всего, что как раз все эти писатели, либералы, западники, космополиты, Потугины, социалисты, вроде Кусковой, Милюкова, Чернова и прочей беспочвенной и безродной публики, завопили истошными голосами и зазвонили во все колокола о гибели родины, об измене отечеству, о падении России, несчастной, опозорившейся и т.д.
Но два русских поэта почти сразу и первыми стали за октябрьскую революцию как ее паладины. И стали в рядах партии коммунистов-интернационалистов.
Один из них был страстным и непреклонным глашатаем великодержавной России, для которой он призывал:
И скипетр Дальнего Востока
И Рима Третьего венец...
[901]А другой поэт воспевал ту самую святую Русь, кондовую, широкозадую, с иконами, черницами, царем, ярилами, перунами и дикой волей, в которую первым делом пальнули пулей блоковские красногвардейцы[902]...
И кругом этих поэтов зашипела темная злоба и клевета ядовитая: как можно так перекраситься, так повернуть на 180 градусов.
Но оба поэта не перекрасились. Они только совершили в себе то, что сотворила вся Россия, разделили ее судьбу, которая исполняла то, о чем предрекали Печерин и Чаадаев...
Сейчас России нет, а есть Союз Советских Республик, прообраз будущей организации человечества. Россия погибла в кровавом блеске, сгорела в пламени трехлетней гражданской войны. И со смертельного одра поднялась преображенная, зачиная собою новый цикл истории. «Старое прошло, теперь все новое...»
Поэты, по завету Печерина, возненавидели то, что любили, свою отчизну, сожгли то, чему поклонялись, и, в этом самосожжении, вновь обрели себя, но уже иными: узревшими своими глазами в смерти своей родины денницу всемирного возрождения.
И другие писатели, бывшие русскими от головы до пяток, приняли революционные лозунги как свое родное, расцветающее во вселенское. Соборное начало открывал в коммунизме Вячеслав Иванов, автор книги «Родное и Вселенское». Создал своеобразную атмосферу октябрьского восстания в «Двенадцати» и «Скифах» типичный русский интеллигент Александр Блок, сын Владимира Соловьева и поклонник Аполлона Григорьева. А Николай Клюев даже почуял в Ленине «керженский дух», а в октябрьской революции запах той «гари», в которой кончали с собой олонецкие раскольники в мечтаниях о светлой России...