. <...> Я, впрочем, не будучи связан с этими издателями и довольствуясь моим маленьким чиновничьим жалованьем, не стеснялся выражать свое мнение по вышеозначенному поводу. Случалось мне выражать свое мнение и по поводу так называемых «семитических» рифм. Насколько мне известно, у арабов и евреев гласные выговариваются очень неясно, благодаря чему некоторые евреи-поэты ввели у нас в моду неполные рифмы, иногда с проглатыванием гласных (напр<имер> «мускулы» — «тусклый»), что вполне соответствовало из семитическому уху. На собрании поэтов в редакции «Аполлона» (не помню как назывался тогда кружок, реорганизованный из «Академии Поэтов»
[920]) я прошелся неосторожно насчет этих рифм. Тотчас же я обвинен был председательствовавшим тогда на собрании Вячеславом Ивановым в человеконенавистничестве. Я даже растерялся от неожиданной страстности нападения В.И., доходившей до предложения вызвать его на дуель <так!>, если я сочту себя обиженным его словами, тем более, что поэтов-евреев в собрании не было (был один еврей, и даже не писатель, но, кажется, игравший не явно кое-какую общественную роль, но он в дебаты не вмешивался и лишь молча слушал). Помня, что вызванный имеет право на выбор оружия, я заявил, что обиженным себя не считаю, но в свою очередь не отказываюсь дать удовлетворение, если В.И. сочтет себя <обиженным> какими-либо моими словами, высказанными при объяснении (я предпочитал рапиру пистолету, из которого не умел стрелять). Дело до дуели не дошло, но Вяч<еслав> Иванов немедленно получил на Высших Женских Курсах кафедру, освободившуюся после смерти Иннок<ентия> Фед<оровича> Анненского»
[921].
Хотя далее в том же письме Кондратьев и пытается отвергнуть возможные обвинения в юдофобии и строго разделить свое отношение к евреям и традиционный антисемитизм, уже в эпизоде, ставшем предметом нашего внимания, очевидно, что он подтасовывает факты и таким образом пытается связать вещи несвязуемые.
Прежде всего это, конечно, касается хронологических рамок. В письме к Струве он называет 1905—1906 годы[922], и говорит о финансируемых еврейскими издателями сатирических журналах того времени (в не столь откровенной форме аналогичное обвинение выразилось и в конце публикуемого письма), тогда как описываемый инцидент произошел пятью годами позже, в совсем иную эпоху, когда Иванова уже никак невозможно было обвинять в зависимости от еврейского капитала — не говоря уж о том, что и в 1906 г. он, сколько нам известно, выбирал свою политическую ориентацию иными, не меркантильными способами.