Положение становилось смешным. Мегрэ знал, что у него не больше десяти шансов из ста на успех этого длительного ожидания.
Тем не менее он не двинулся с места, и все из-за какого-то подсознательного упрямства, которое и предчувствием-то нельзя было назвать.
Скорее это была собственная теория — он никогда не пытался ее развить, но она существовала, невысказанная, у него в голове: он называл ее для себя «теорией трещины».
Каждый преступник, каждый злоумышленник — все же человек. А кроме того — и это главное, — игрок, противник, которого полиция старается найти и с которым, как правило, ведет борьбу.
Совершено убийство или какое-нибудь преступление.
Следствие начинается на основе более или менее объективных данных. Это задача с одним или множеством неизвестных — ее-то и должен решить разум.
Мегрэ действовал, как все. Как все, он использовал те необычные методы, которые были переданы в распоряжение полиции бертильонами, рейсами, локарами[6] и постепенно стали настоящей наукой.
Но комиссар подстерегал, искал, ждал именно трещину.
Иначе говоря, тот момент, когда за игроком встает человек.
В «Мажестике» он имел дело с игроком.
Здесь, он это предчувствовал, все обстояло по-другому.
Мирная, благоустроенная вилла выпадала из той атмосферы, в которой вел свою игру Петерс Латыш. Эта женщина, дети, которых Мегрэ видел и чьи голоса слышал, — все это принадлежало другой жизни, входило в другую нравственную систему.
Вот поэтому он и стоял одиноко на липком ветру, борясь с собственным отвратительным настроением, потому что больше всего на свете любил чугунную печку у себя в кабинете, где ждали его на столе кружки с пенистым пивом.
Когда Мегрэ решил занять свой наблюдательный пост на этой улочке, было половина одиннадцатого. В половине первого он услышал в саду скрип гравия под чьими-то ногами, увидел, как быстрым и точным движением была распахнута калитка и метрах в десяти от комиссара появился мужчина.
Скрыться было некуда. Поэтому комиссар неподвижно или скорее равнодушно застыл на месте, широко расставив ноги, облепленные промокшими брюками.
Мужчина, вышедший из калитки, поднял воротник дешевого макинтоша с поясом. На голове у него была старая кепка.
В таком виде он казался почти молодым. Засунув руки в карманы, вобрав голову в плечи и поеживаясь от резкой смены температуры, он начал спускаться по тропинке.
Пройти ему предстояло в каком-нибудь метре от комиссара. Именно в этот момент он замедлил шаг, вытащил из кармана папиросы и закурил.
Казалось, он делает это нарочно, чтобы полицейский мог внимательнее рассмотреть его лицо при свете зажженной спички.