— Тебе было больно? — задала она вопрос, не переставая прибираться в комнате.
— Не очень.
— Есть тебе можно?
— Самую малость.
— Подумать только, что тебя оперировал тот же хирург, что делал операции королям, людям вроде Клемансо,[14] Куртелина.[15]
Она открыла окно, чтобы вытрясти коврик, на котором наследил один из санитаров. Затем пошла в кухню, передвинула кастрюлю, приоткрыв на ней крышку.
— Скажи-ка, Жюль… — осведомилась она, возвращаясь.
— Что? — спросил он.
— Ты веришь в эту историю преступления на почве страсти?
— О ком ты говоришь?
— Об этой еврейке, Анне Горскиной, которую судят сегодня утром. О женщине с улицы Сицилийского короля, которая утверждает, что любила Мортимера и убила его из ревности.
— А! Уже сегодня?
— Это так неправдоподобно…
— Ну, знаешь ли, жизнь весьма сложная вещь… Приподними-ка мне подушку.
— Ее не оправдают?
— Оправдывают же за это других!
— Именно это я и хочу сказать… А она не была замешана в твоем деле?
— Точно неизвестно, — вздохнул Мегрэ.
Г-жа Мегрэ пожала плечами.
— Вот уж, действительно, не стоит быть женой офицера полиции, — проговорила она и улыбнулась. — Когда что-нибудь происходит, я узнаю об этом от привратницы: у нее племянник — журналист.
Мегрэ тоже улыбнулся.
Перед операцией он дважды навестил Анну в Сен-Лазаре.
В первый раз она расцарапала ему лицо. Во второй дала показания, позволившие на следующий день арестовать в меблированных комнатах в Баньоле Пепито Морето, убийцу Торранса и Жозе Латури.
День за днем ничего нового. Иногда какой-нибудь малоутешительный телефонный звонок. Бог знает откуда; потом в одно прекрасное утро Мегрэ рухнул в кресло, как человек, который не может больше выдержать и пробурчал:
— Вызови мне доктора.
Г-жа Мегрэ с довольным видом сновала по квартире, что-то ворчала для отвода глаз, помешивала булькающее в кастрюле рагу, передвигала ведра с водой, открывала и закрывала окна, интересуясь время от времени:
— Трубку не дать?
Когда она задала этот вопрос еще раз, ответа не последовало. Мегрэ спал, красная перина сползла, обнажив верхнюю половину тела, голова утопала в большой перьевой подушке, а привычная домашняя обстановка наложила печать покоя на спящее лицо.
Во Дворце правосудия Анна Горскина защищала свою жизнь.
В тюрьме Сайте Пепито Морето, находящийся под особым надзором, кружил по камере под хмурым взглядом надзирателя, лицо которого маячило в забранном решеткой окошечке двери. Он знал, какая ему уготована участь.
В Пскове старуха в национальном головном уборе — чепце, края которого закрывали щеки, — ехала, по всей видимости, в церковь. Из-под саней летел снег, и пьяный кучер нахлестывал лошаденку, казавшуюся издали просто игрушечной.