— Даже два. — Иванов хотел было выругаться, но вместо этого снова сделал глоток и улыбнулся. — Только мне мало. Хочу, — чтобы ты поделился со мной медведевскими детьми…
На лице Михаила Георгиевича появилась бледность, скулы гневно зашевелились. Нарколог чувствовал, что и сам заражается гневом, но продолжал дразнить собеседника:
— Потрясающе! Как это тебе удалось сделать Медведева верующим? Но ты немного ошибся, Миша. Для доказательства тебе надо было выбрать не мою сестру, а зуевскую жену. Наталья видела Медведева не в захудалой подмосковной церквушке. Она видела его в кафедральном соборе! В Елоховском, представляешь?
— Не понимаю, о чем говоришь.
— Да брось притворяться! — Иванов отхлебнул еще, чтобы успокоиться. — Ты великолепно понимаешь. Ну, а с чего ты взял, что он наркоман?
— Кто?
— Родитель Медведев.
— Повторяю тебе, я не знаю, о чем ты говоришь.
— Может быть, ты не знаешь и этой дамы? — сдерживая бешенство, улыбнулся Иванов. — Той, что занимается народным образованием?
Бриш деланно засмеялся:
— А ты, я вижу, не зря читал Сименона. Или это профессиональные навыки?
— Я понял намек! — Иванов допил из бокала. — Я, конечно, работаю в КГБ. Наркология у меня хобби. Не иначе. А что скажешь ты? Согласись, что все это довольно гнусно.
— Гнусно? — Михаил Георгиевич вскочил. — А устраивать за мной слежку — это не гнусно?
— Да, я согласен! — сморщился Иванов. — Гнусно и это.
— А вмешиваться в чужие дела, да еще семейные? А сбивать с панталыку детей и женщин?
— Слушай, давай не будем базарить. — Иванов не заметил, как ассистент успел добавить в бокал. — Ты же деловой человек. И ты знаешь, что суд…
— Он что, уже подал в суд? — перебил Бриш.
— Насколько я знаю, да, — смело соврал Иванов. — И его адвокат, кажется, не чета мне, хоть я и работаю в КГБ. Ты проиграешь процесс…
Бриш сразу обмяк, согнулся в кресле своего ассистента. Колени торчали выше журнального столика. Наркологу стало жалко этого человека. Иванов уже думал о том, что бы сказать ему примирительно-утешающее. Глаза Михаила Георгиевича беспомощно бегали из стороны в сторону, в них сквозь слезную муть светилась какая-то вековая тоска. Иванов раскаивался в своем поведении, в своих безжалостно-резких словах. Михаил Георгиевич поднял бокал:
— За русскую удаль! За ту самую, что… В общем, за русскую…
— При чем тут какая-то русская удаль?
Михаил Георгиевич продекламировал: «При всем при том, при всем при том, при всем, при том, при этом».
Иванов, не чувствуя опьянения, снова отхлебнул из бокала:
— Когда нечего сказать, начинают цитировать Бернса. Либо еще кого-нибудь.