Самые жуткие подозрения и предположения одно за другим возникали в медведевской голове. Ощущение внезапной беды не исчезало, а нарастало и прояснялось. Медведев погружался в отчаяние. И это она, его жена! Его Люба, мать Верчонка! Оказывается, она совсем не та! Совсем иная. Иная жена, иная Люба, то есть плохая. Чужая! Чужая, злая и вздорная баба… Но разве не такой же была она до сегодняшнего утра? Ясно: она была плохая всегда! Она притворялась хорошей. Верной женой и доброй матерью, притворялась, может, даже из страха перед ним или перед всеми другими. Порочность и заурядность… Неужели она такая же, каких большинство? Как яростно вступилась она за ту потаскушку, одно это говорит о ее порочности…
«Конечно, — размышлял он. — Это всегда было именно так, поездка за границу только проявила ее всегдашние, коренные свойства. Обычная заурядная баба… Ты восемь лет носился с писаной торбой…»
Медведеву хотелось взреветь от горя или же оказаться в состоянии сна, наваждения. И хотя реальность в таком виде была для него невыносима, надежды на пробуждение от этой реальности у него не было. Он вспомнил про дочь, и все стало еще более омерзительным, еще более грозным.
Щелчок дверного замка довел его до взрывного и совершенно неуправляемого состояния. Он сидел в кресле в прежней позе с побелевшим, но с виду спокойным лицом.
— Дима, ты знаешь, кого я сейчас встретила?
Она всего на полсекунды остановилась у входа в его комнату, близоруко прищурилась и тут же вошла. Ее улыбка, вернее усмешка, показалась ему открытой, он не заметил в этой улыбке крохотного оттеночка снисхождения. Он смотрел на нее, и ощущение непоправимости тихо рассеивалось. Он даже не вникал в ее веселую, такую отрадную для него болтовню о будущей учительнице их дочери. Она провела своей мягкой нежной ладонью по его жесткой колючей скуле и сказала, слегка заикаясь:
— П-позвони маме. Ты ведь не возражаешь, если мы поедем туда?
«Может, это и есть женская логика? То есть никакой такой логики… Жди все что угодно, — думал Медведев. — Словно ничего не произошло… А что же, собственно, произошло?»
— Ну, Дым, хватит, Я постараюсь, чтобы она не ездила к нам.
— Дело не в ней.
— А в ком?
— В тебе.
— Дима, чего ты хочешь?
— Только искренности.
— Я с тобой совершенно искренна.
— Это неправда. Ты не искренна. Я вижу.
— За что ты меня мучаешь?
— Извини, я не хочу тебя даже обидеть. Но я перестал верить тебе, черт возьми! Я вижу, что ты скрываешь от меня что-то. Разве не так? Ну, скажи, разве не так?
Он едва ли не в ярости тряхнул ее за плечи. Он глядел ей в глаза, но она отводила взгляд, стыдясь собственных слез.