— А, это вы… Вы? Конечно, вы! — Медведев сидел в кресле небритый и похудевший. — Бабушка ушла? Наверно, она ушла…
— Ты знаешь хоть, что случилось? — спросил Бриш скрипучим своим голосом.
— Знаю, дорогой, — Медведев глядел на него в упор и вроде бы улыбался.
Бриш продолжал:
— Основной контур сгорел полностью. Там уже лазают мальчики в акушерских перчатках.
— Чихал я на эту чертову мельницу! — закричал Медведев. — Ясно? Она все равно уже устарела! Ровно через полгода ее бы пришлось списать! Мне нисколько ее не жаль, мне жаль Грузя…
— Жену тебе тоже, видать, не жаль? Она сидит там, в машине.
— Еще неизвестно, чья это жена. Вот что я тебе доложу, дорогой Мишель!
— Димка, что ты несешь?
— Грузь! Мы все не годились ему в подметки. Два! Целых два старых пер… выехали на нем. Один прямо в лауреаты, другой в академики! Он бы… он бы выволок в членкоры еще столько же дураков! Этот младший научный сотрудник…
Медведев издал непонятный горловой звук, замер и, сидя в кресле с крепко сжатыми кулаками, зажмурился. Блеснули слезы.
— Идите отсюда вон… Оба! — прошептал он, и Бриш едва разобрал эти слова.
Внизу он уклонился от встречи с тревожным и вопросительным взглядом жены Медведева. Зуев сел за руль. Она ждала, держа дверцу машины открытой.
— Люба, тебе лучше туда не ходить, — сказал Бриш.
— Почему? Что он делает?
Бриш не ответил.
— Слава, довези меня до метро.
Она колебалась, все еще держа дверцу открытой. Зуев нажал на кнопку стартера. Дверца наконец хлопнула. На «Лермонтовской» Бриш, прежде чем выйти, сказал Зуеву:
— Во что бы то ни стало надо достать бюллетень. Иначе… Братцы, иначе я ни за что не ручаюсь.
— Он что, заболел? — вскинулась Люба.
— Он здоров как бык! Но он пьян как сапожник. И вообще, он просто медведь, если бросается такими женщинами. До свидания…
Бриш влился в толпу, но его долговязая фигура растворилась в этой толпе только у входа в метро. Люба прикладывала к глазам платок, когда Зуев остановился на Разгуляе.
— Проводи меня, Славик, — сказала она, сглатывая слезную горечь. Простота и беспомощность этой неожиданной просьбы вызвали в нем восторг и нежность. Он ничем не проявил своего небесного состояния, он только небрежно спросил:
— А нет у тебя там? Моей… как ее… супружницы.
— Нет, нет. Ты что, боишься своей жены? — она улыбнулась, хотя в синих ее глазах, он это ясно видел, было полно слёз. — Наташа на работе. Вечером она собиралась к маме на дачу. Ты когда уезжаешь?
— Осталось два дня.
Он шел за ней, отставая ровно на одну лестничную ступень.
— Надолго? — она уже искала ключи, близоруко перебирая содержимое сумочки.