— Сам ты казенный, сморчок лопоухий.
— Вить потребуют с меня, а где я их возьму теперь?
— Где брал, там и возьмешь.
Спирька хотел что-то возразить, но рядом неожиданно хлопнул выстрел. Это Пережогин, видя, что графины на столе опустели, выхватил из кармана небольшой вороненой стали браунинг и выстрелил в потолок. В ту же минуту к столу подлетел официант, звякнув шпорами, гаркнул:
— Что прикажете, товарищ командир?
— Коньяку, водки и жратвы получше, живо!
Официант крутнулся «налево кругом» и — бегом на кухню. Не прошло и пяти минут, как он уже мчался обратно с большим подносом в руках, на котором в окружении целой батареи бутылок лежал жареный гусь.
При виде такого угощения даже Спирька повеселел, забыв про свою обиду и денежки, так нелепо уплывшие в чужие карманы.
Веселый пир в ресторане длился больше суток. Уснувший за столом Янков проснулся уже на третий день утром и никак не мог сообразить, где он находится. Лежал он на деревянной кровати, укрытый овчинным тулупом. Кто-то, наверное Спирька, позаботился снять с него сапоги. Комната, где он находился, была похожа на крестьянскую, какие бывают в домах зажиточных хозяев. В не закрытые ставнями окна голубел рассвет, в сумеречном свете его Янков различил стол под розовой скатертью, скамьи, стулья, божницу с иконами в переднем углу, а в заднем свою шашку и сапоги на полу.
Из соседней комнаты доносится сдержанный негромкий говор, угадывался женский голос, стук посуды. А голова так и трещит с похмелья, тошнит, в затуманенном мозгу возникают обрывки неясных воспоминаний: гулянка в ресторане, Пережогин, пьяные рожи его собутыльников. Спирька что-то говорил о пропаже денег и что пойдет добывать их у буржуев. «Ах, мерзавец, сукин сын, да ведь это же грабеж, уж доберусь я до него…»
А потом, что же было потом… И тут в памяти всплыл переполненный народом театр, на трибуне Дмитрий Шилов, затем шум, гам, стрельба… И снова в голове все перемешалось, перепуталось…
А голова болит все сильнее, как от побоев, ноют бока и грудь. Превозмогая боль, Янков сел на кровати, спустив ноги на пол, крикнул:
— Былков! — и сам удивился своему голосу, хриплому с перепоя, скрипучему, как немазаная телега.
Дверь открылась, и в комнату вошел Спирька, уже одетый и отрезвевший, но весь какой-то взъерошенный, измятый, а левый глаз его заплыл сизо-багровым синяком.
— Где мы? — спросил его Янков.
— В Кузнечных рядах, — так же хрипло ответил Спирька.
— Как же мы здесь очутились?
— Очутишься, когда нужда припрет, — ворчал явно чем-то недовольный Спирька, — ишо за меня моли бога, не я, дак сидел бы теперь на кыче