Так как евреи ни на кого другого не переносили своего права, но все, как в демократии, отказались от своего права и единогласно заявили: «Все, что Бог скажет (без всякого явного посредника), сделаем», то отсюда следует, что они все по этому обязательству остались вполне равными и право советоваться с Богом, принимать и толковать законы у всех было одинаковое и абсолютно все одинаково заведовали всем управлением государства. Они, следовательно, по этой причине на первый раз все одинаково приступили к Богу, чтобы выслушать то, что он хотел повелеть; но при этом первом посещении они до того были поражены страхом и с таким испугом слушали говорящего Бога, что думали, будто наступает их последний час. И вот, исполненные страха, они снова обращаются к Моисею: «Вот мы слышали Бога, говорящего в огне, и нет у нас основания желать умереть; конечно, этот великий огонь нас пожрет; если опять нам придется услыхать голос Бога, то мы, наверное, умрем. Итак, ты ступай и слушай все приказания Бога нашего, и ты (а не Бог) нам будешь говорить. Всему, что Бог тебе скажет, мы будем повиноваться и выполним это». Этим они ясно уничтожили первый договор, и свое право советоваться с Богом и толковать его повеления они безусловно перенесли на Моисея; ведь здесь они не обещали, как прежде, повиноваться всему, что Бог скажет им самим, но тому, что Бог скажет Моисею (см. Второзак., гл. 5, после Десятисл., и гл. 18, ст. 15, 16). Моисей, следовательно, остался один носителем и толкователем божественных законов, а, следовательно, также и верховным судьей, которого никто не мог судить и который один у евреев заступал место Бога, т. е. имел высшее величество, так как он один имел право советоваться с Богом и передавать божественные ответы народу и принуждать его к исполнению их. Говорю: один, ибо если кто при жизни Моисея желал проповедовать что-нибудь именем Бога, то хотя бы он был и истинным пророком, однако считался подлежащим каре похитителем верховного права (см. Числ., гл. 11, ст. 28)I И должно заметить здесь, что хотя Моисея избрал народ, однако преемника Моисею он не мог на основании права избрать, ибо коль скоро они перенесли на Моисея свое право советоваться с Богом и безусловно обещали считать его за божественный оракул, то они совершенно потеряли все право и должны были принять того, кого Моисей выбрал бы преемником, как если б его избрал Бог. Если бы он избрал такого, кто, как он сам, держал бы все управление государством в своих руках, именно: имел бы право советоваться с Богом наедине в своем шатре, а следовательно, и право устанавливать и отменять законы, право решать о войне и мире, отправлять послов, назначать судей, выбирать преемника, словом – право отправления всех функций верховной власти, то государство было бы чисто монархическое и не было бы никакого другого различия, кроме того, что монархическое государство обыкновенно управляется или должно было бы управляться известным образом согласно решению Бога, скрытому даже от самого монарха; еврейское же – по решению Бога, открытому только монарху. Это различие, конечно, не уменьшает, но, напротив, увеличивает господство и право монарха над всеми. Впрочем, что касается народа того и другого типа государства, то он одинаково и в том и в другом является подданным и не знает божественного решения. Ибо тот и другой зависят от уст монарха и от него только узнают, что законно и что незаконно; а оттого что народ верит, что монарх приказывает все на основании открытого ему решения Бога, он в действительности подчиняется ему не менее, но, напротив, более. Но ведь Моисей никакого такого преемника не избрал, а оставил преемникам такое управление государством, что оно не могло быть названо ни народным, ни аристократическим, ни монархическим, но теократическим. Ибо право толкования законов и сообщения ответов Бога было у одного, а право и власть управления государством по законам уже изъясненным и ответам уже сообщенным были у другого (см. об этом Числ., гл. 27, ст. 21