, оставшихся вне служения, с их расходами на юристов и медицину и пособиями, обходились архидиоцезии очень дорого, в то время как это уменьшало число священников, занимавшихся банальным но крайне важным трудом – сбором денег в приходах. Хотя реконфигурация была для Шона О’Мелли кошмаром, он не желал нарушить неписаный закон апостольского преемства и открыть для публики соответствующие финансовые документы, поскольку это привлекло бы внимание к деятельности его предшественника Лоу. Даже если он, как многие считали, недолюбливал Леннона, О’Мелли нужно было знать, что знал Леннон. И в состав служения О’Мелли входило соблюдение одной неписаной инструкции:
защищать Берни Лоу.
После того как он стал кардиналом, зимой 2006 года О’Мелли ввел финансовую прозрачность – начал публиковать важнейшие данные и ежегодные отчеты, которые показали, что архидиоцезия обладала активами на сумму в $330 миллионов при долге в $345 миллионов. «Мы не держим эти вещи в секрете, – сказал он на пресс-конференции. – Мы хотим использовать те ограниченные ресурсы, что у нас есть, для осуществления миссии церкви». Синтия Дейшер отозвалась о нем с похвалой: «Мы никогда ранее не видели подобного рода финансовой открытости в нашей архидиоцезии»[311]. О’Мелли удалось вернуть к себе доверие некоторых бостонских влиятельных деятелей, таких как Джек Коннорс, исполнительный директор компании, занимающейся пиаром, который добывал средства для приходских школ.
Кастальди смотрел на кризис с пенсиями не так мрачно, как Борре. По его мнению, трастовый фонд, обеспечивающий духовенство в случае выхода на пенсию и инвалидности, был полностью профинансированным в конце 1990-х. «Деньги можно было использовать для других целей, – пояснял он. – Падение на фондовой бирже началось в 1999-м и продолжалось до 2005 г. В это же время выросла стоимость расходов на здоровье и жилье духовенства… Когда я в этом участвовал, священники принимали решения, не посоветовавшись с мирянами. Нас не спрашивали. Это положение вещей нужно было изменить. Мне приходилось участвовать в решении вопросов о фондах для мирян или средствах на обеспечение здоровья, но никогда не приходилось надзирать за Трастовыми фондами духовенства».
Архидиоцезия допустила серьезную ошибку, не вкладывая ежегодные пожертвования туда, куда они предназначались. Тем не менее Кастальди делал такой вывод: «Я не вижу здесь незаконного присвоения или растраты средств».
Однако документы, отражающие то, как расходовались средства Фондов духовенства между 1986 и 2000 годами, архидиоцезия скрывала от глаз публики. «Как же мы можем понять, что с ними произошло?» – спросил я Кастальди. Кивком дав понять, что он понял вопрос, Кастальди ответил: «Это документы с детальным описанием сделок. От них не стоит ждать великих открытий. Подобные документы не принято хранить вечно». Но Кастальди не мог дать мне ответа о тайнах, скрытых в этих документах: сколько было потрачено на юристов, на терапию, на жилье, в связи с преждевременной отправкой на пенсию множества растлителей детей, которых Лоу тихо отстранил от служения? По его мнению, это более сложная проблема, чем стоимость содержания дурных священнослужителей. «Культура закрытого клуба предписывает помогать его членам – и здесь есть много хорошего. Священники ее инстинктивно чувствуют. Они верят, что нужные деньги найдутся. Подобные установки основаны на дурной работе структур, так что эту работу трудно взять под контроль. Сексуальный скандал стал переломным моментом для этого клуба».