Привратник набрал в легкие побольше воздуха, но затем, видимо, передумал, решив и дальше хранить молчание. Он опустил голову и сложил руки на животе.
– Я хочу поговорить с Первым Хранителем, – произнес кардинал голосом, который дал понять Вольфгангу, каким образом бывший протестант и сын булочника умудрился дорасти до министра кайзера.
– Я распустил круг Хранителей, – ответил Вольфганг, и его переполнила гордость. Разве это было неправдой? С самого начала Хранители показались ему неблагонадежными. Настоятель монастыря, желавший одержать победу в борьбе с неверием и сомнениями, совершенно не нуждался в том, чтобы среди его паствы находился круг, который бы не был ему подконтролен. Но тогда откуда взялось это упрямство, характерное для маленького мальчика, который врет взрослому?
Единственной реакцией, которую Мельхиор позволил себе проявить, было то, что он, наливая вино из кувшина, колебался долю секунды. Кувшин тихонько ударился о край его кубка. Затем он повернулся к Киприану и Андрею и налил им вина, и тот факт, что мужчины предоставили ему свободу действий, хоть и не выпили ни капли, подсказал Вольфгангу, как потрясены они были. Аббат почувствовал, как в нем просыпается ярость. Браунау – только его монастырь, и решение это было только его, ибо кроме него здесь тогда никого не было! Внутренний голос подсказал аббату, что он не обращался за помощью к кардиналу Мельхиору; он ему вообще ничего не сообщал. А другой голос ответил: «Да зачем? Это я, аббат Браунау!»
– И разослал их в другие монастыри.
– Вина? – спросил кардинал.
Вольфганг вернулся к действительности и заглянул в сверкающие черные глаза Мельхиора Хлесля, которые, как оказалось, вплотную приблизились к его лицу. Кувшин парил над кубком Вольфганга. В глазах светилась неприкрытая жажда убийства. Вольфганг покачал головой. Скрытое раздражение кардинала еще сильнее распалило в нем дух противоречия. В душе шевельнулись смутные подозрения, что в основе своей это та же самая ярость, которую разбудило упрямство бургомистра. Жители Браунау относились к нему как к пугалу, а Мельхиор Хлесль вел себя так, будто это он тут аббат… Зачем ему слава блестящего реформатора монастырей, если здесь его не ожидает ничего, кроме неуважения? И хуже всех вел себя человек, которого он считал своим другом. Он мог бы сейчас быть на Ионе, находиться в тесной связи с силой Господа, вместо того чтобы торчать в Браунау, оставшись на милость!..
«Почему бы и нет? – неожиданно спросил рациональный, холодный голос в его голове. – Почему бы не дать кардиналу то, что он все время пытается получить? Все, что для этого нужно, это написать письмо аббату-примасу