Полковник освободил доступ к сундуку. Засов оказался на месте, однако не был скреплен замком.
– Сокровище, которое лежит на виду? – громко повторил Филиппо. – Гм… Полковник, отойдите в сторону!
Когда он встал перед сундуком, сквозь хаос, в который превратилась деятельность его мозга, резко пробилась одна-единственная мысль: поиск подошел к концу. Теперь он узнает, может ли найти настоящую веру, – или оправдается его опасение, что нет веры, надежды, любви, а только знание о том, что все добро на свете было лишь злом, которое случайно не сбылось.
За годы, проведенные в тайном архиве, Филиппо видел так много свидетельств подавления знания, обмана, приспособленчества, продажности и ереси внутри католической церкви, что хватило бы трех таких же человек, как он, чтобы засомневаться в осмысленности веры. С добросовестной надменностью Церковь аккуратно вела книгу о всех случаях, когда она предавала традицию Иисуса Христа, начиная с отпущения грехов императору Константину, который, преданно следуя христианской политике насилия, приказал убить всю свою семью, и заканчивая смертью на костре Джордано Бруно. Филиппо изучал все это, сперва совершенно околдованный, позже – испытывая отвращение. Наверное, он обратился бы в протестантскую веру, если бы не нашел достаточно документов, подтверждавших, что для последователей Лютера и Кальвина учение Иисуса Христа не было ближе, чем учение якобы единственной истинной Церкви.
Если бы он положил руку на библию дьявола и почувствовал ее вибрацию, то знал бы, что могла существовать только одна настоящая вера – вера в силу Зла. Если бы завещание сатаны осталось таким же немым, как Святое Писание, и то и другое были бы не больше чем суеверие. И наконец, если бы сила зла оказалась единственной истиной, тогда он, Филиппо Каффарелли, отринувший всякое лицемерие, введенный в заблуждение всей ложью, испытывающий отвращение к продажности, все свои силы положил бы на то, чтобы служить ему. Даже настолько, что предпочел бы уйти во мрак с правдой, – лишь бы не жить в сумерках с ложью.
Он нагнулся, чтобы вынуть из петли задвижку сундука. Его руки так дрожали, что металл гремел. Внезапно он почувствовал у себя за спиной какое-то движение и подумал, что не принял во внимание одну мелочь: полковник Зегессер мог просто воткнуть ему между лопаток меч, а потом где-нибудь спрятать его труп. Никто бы не стал обвинять швейцарского гвардейца в убийстве, никто бы не нашел здесь следов смерти Филиппо, даже если бы он истекал кровью, как свинья, или полковник Зегессер не сходя с места распилил бы его на куски. Филиппо просто исчез бы навсегда, вызвав крошечный скандал, который бы, возможно, заставил отца Каффарелли разочарованно нахмурить лоб, а кардинала Сципионе Каффарелли – раздраженно поднять бровь. У него перехватило дыхание. Он не мог иначе – он должен был поднять глаза.