– Да пребудет с вами Господь, ваше высокопреосвященство, – сказала Поликсена фон Лобкович.
– И с вами, дочь моя.
Она подала ему смятый пергамент. Он взял его. Это было небрежно начерченное им изображение родословного Древа домов Пернштейнов и Лобковичей. Теперь в дополнительном поле, где вопросительный знак превратился в похожую на череп кляксу, стояла дата. Кардинал прищурился: дата была двухнедельной давности. Возле нее был нарисован крест. Поликсена фон Лобкович кивнула.
– Я уверен, она была достойна внимания, – заметил кардинал Мельхиор.
– Наш отец, увидев ее в. первый раз, решил, что над ним подшутил сам дьявол. Наша мать полагала, что ежедневные молитвы и тщательное изучение Библии не позволят дьяволу овладеть ее душой. Что еще она могла думать, не считая того, что ее судьба предопределена?
– Вы все слишком упрощаете.
Жена рейхсканцлера пожала плечами.
– Она всегда была частью меня. Я ничего так не хотела, как увидеть однажды, что сестра счастлива. Теперь у меня не хватает половины души. Она совершала такие ужасные поступки, что я не могу вспоминать об этом без дрожи. И все же я чувствую ее потерю, как будто кто-то вырвал мне сердце.
– Тем не менее вы смогли устоять против обманного зова Зла.
– Когда в день нападения господа Мартиниц и Славата, а также их писарь спаслись, придя в мой дом, я внезапно поняла, что Кассандра действительно получила достаточно власти, чтобы ввязать империю в войну. Раньше я в глубине души сомневалась в этом. Я должна была помешать ей.
– Это понимание могло прийти слишком поздно.
– Со Злом можно только бороться – и надеяться. Для надежды никогда не бывает слишком поздно.
Мельхиор вернул ей лист. Жена рейхсканцлера не приняла его.
– Я могла бы предотвратить все это, если бы была достаточно сильной, – заметила она.
– Никого нельзя убедить отвернуться от Зла. Каждый должен сделать этот шаг по собственному почину – или погибнуть.
– Вы, естественно, знаете, о чем говорите.
– Нет, – возразил Мельхиор и вздохнул. – Нет, я этого не знаю. Я полжизни посвятил борьбе против соблазна библии дьявола и ни единого раза не нашел в себе мужества по-настоящему противостоять ей.
– Вы хотите сказать, что никогда не считали себя достаточно стойким в вере?
– Дорогая, – Мельхиор улыбнулся и указал на застывшую от боли фигуру Богоматери у нее за спиной, – тот; кто убежден, что он достаточно стоек в вере, уже находится на полпути в темноту.
Женщина посмотрела на него, затем отвернулась, опустилась на колени перед капеллой и начала молиться. Мельхиор несколько мгновений смотрел на нее, любуясь ее красотой; затем он снова поднял глаза к лицу Богоматери и нашел там совсем другую красоту – но ту же боль. Он тихо перекрестился и вышел.